Книга Дочь Великого Петра - Николай Гейнце

— Ну?

— Проси, говорит, сейчас, веди сюда, а сама руку об руку ломает, суставы хрустят… Я сюда за ним и побегла…

— Дивны дела твои, Господи!

Странник пробыл у княжны более часу времени и ушел.

Более он не появлялся в доме, хотя Агаша утверждала, что во внутренних апартаментах княжны, когда ее сиятельство остается одна и не приказывает себя беспокоить, слышны голоса и разговоры, и что среди этих таинственных посетителей бывает и загадочный странник. Кто другие таинственные посетители княжны и каким путем попадают они в дом, она объяснить не могла. Дворовые верили Агаше и таинственно качали головой.

Около полугода вела княжна Людмила Васильевна такой странный образ жизни, а затем постепенно стала его изменять, хотя просыпалась все же далеко после полудня, а ложилась позднею ночью или, порою, даже ранним утром. Но прозвище, данное ей императрицей: «Ночная красавица», так и осталось за ней. Благоволение государыни сделало то, что высшее петербургское общество не только принимало княжну Полторацкую с распростертыми объятиями, но прямо заискивало в ней.

По истечении полугодичного траура княжна Людмила Васильевна стала появляться в петербургских гостиных, на маленьких вечерах и приемах, и открыла свои двери для ответных визитов. Мечты ее мало-помалу стали осуществляться. Блестящие кавалеры, как рой мух над куском сахару, вились около нее. К ней их привлекала не только ее выдающаяся красота, но и самостоятельность, невольно дающая надежду на более легкую победу. Этому последнему способствовали особенно рассказы об эксцентричной жизни княжны.

В числе таких поклонников по-прежнему, однако, оставались князь Сергей Сергеевич Луговой, граф Петр Игнатьевич Свиридов и граф Иосиф Янович Свянторжецкий. Все трое были частыми гостями в загородном доме княжны на Фонтанке, но и все трое не могли похвастаться оказываемым кому-нибудь из них предпочтением.

Тяжесть этой ровности отношений более всех их, конечно, чувствовалась князем Сергеем Сергеевичем. Несмотря на то что, как мы знаем, он отдал свою судьбу всецело в руки Провидения, князь не мог все же забыть, что эта холодно и порою даже надменно обращавшаяся с ним петербургская красавица несколько месяцев тому назад была влюбленной в него провинциальной девушкой, давшей ему согласие на брак, согласие, усугубленное благословением ее покойной матери. Поцелуй, данный ему княжной Людмилой на скамейке его наследственного парка, еще горел до сих пор на его губах. Адский смех, сопровождавший этот первый поцелуй, данный ему его невестой, еще до сих пор раздавался в его ушах и вызывал холодный пот на его лбу.

Против своей воли он ревниво следил за своими соперниками, графом Петром Игнатьевичем и «поляком», как не особенно дружелюбно называл он графа Свянторжецкого. Соперничество с графом Свиридовым не могло, конечно, не отразиться на отношениях князя Сергея Сергеевича к его другу. Постепенно возникла холодность, которая заставила недавних задушевных друзей отдалиться друг от друга.

Граф Петр Игнатьевич недаром по приезде княжны Людмилы Васильевны в Петербург сторонился ее. У него было какое-то роковое предчувствие, что обаяние ее красоты не пройдет без следа для его сердца. Обаяние это увеличивалось еще надеждой на взаимность, надеждой, поддержанной самим князем Сергеем Сергеевичем, объявившим еще в Тамбове, что княжна влюблена в него, графа, и повторившим это в Петербурге. Незаметно для себя, против своей воли, граф влюбился в княжну Людмилу Васильевну Полторацкую. Влюбился и… проиграл.

Это всегда так бывает. Женщина ценит мужчину до тех пор, когда сознает опасность его потерять. Как только же она убедится, что чувство, внушенное ею, приковывает его к ней крепкой цепью и делает из него раба желаний и капризов, она перестает интересоваться им и начинает им помыкать. Благо мужчине, у которого найдется сила воли разом порвать эту позорную цепь, иначе погибель его в сетях бессердечной женщины неизбежна.

У графа Петра Игнатьевича не хватало именно этой силы воли. Княжна Людмила Васильевна играла с ним как кошка с мышью, то приближая к себе, то отталкивая, и заставляла его испытывать все муки бесправной ревности. Он ревновал ее и к князю Луговому, и к графу Свянторжецкому.

Последний, впрочем, через некоторое время стал гораздо сдержаннее относиться к предмету своего недавнего пылкого увлечения.

Происходило ли это от непостоянства его натуры вообще, была ли это с его стороны ловкая стратегическая тактика, или же на это он имел другие причины — вопрос этот оставался открытым. Об этом знал лишь он сам.

VI

Предательский ноготь

«Это не княжна Людмила! Это Татьяна!»

Мысль, роковая мысль стала работать в этом направлении в голове графа Свянторжецкого по возвращении его с одного из ночных визитов к княжне Людмиле Васильевне Полторацкой в его уютную квартирку на Невском проспекте, недалеко от Аничкова моста.

Рой воспоминаний детства несся перед его духовным взором отчетливыми картинами. Впечатления детства очень живучи. Человек часто забывает то, что совершилось несколько лет тому назад, забывает без следа, между тем как ничтожные, с точки зрения взрослого человека, эпизоды детства и ранней юности глубоко врезаются в его память и остаются на всю жизнь в неприкосновенной свежести. Зависть ли это от впечатлительности детского мозга или же всеблагое Провидение дает возможность человеку как можно более наслаждаться воспоминаниями лучшей поры его жизни — безмятежного детства? Как бы то ни было, но это так.

То же было и с графом Иосифом Яновичем Свянторжецким. Смутно и неясно вспоминал он сравнительно недавнюю свою жизнь с матерью в Варшаве, жизнь шумную, веселую — вечный праздник. Как бы в тумане проносился перед ним безобразный еврей, посещавший его мать и, как теперь догадывался он, окружавший ее и его этим комфортом и богатством. Из кармана этого сына Израиля отталкивающего вида делались те безумные траты как на удовольствия, так и на его воспитание в течение долгих лет. Лучшие учителя занимались с ним всеми тогда распространенными науками, необходимыми, по тогдашнему польскому общественному мнению, для поддержания с блеском титула графов Свянторжецких. О том, что ему надо забыть, что он русский по отцу — Осип Лысенко, ему стали внушать через год после бегства из Зиновьева.

Смутно припоминает он и этот момент. Тот же безобразный старый еврей пришел к его матери и, между прочим, передал ей сверток каких-то бумаг. Мать развернула бумаги, и радостная улыбка разлилась по ее лицу. Она вскочила со своего места, бросилась к еврею, обняла его за шею и крепко поцеловала. Мальчик, тогда еще Ося, был случайным свидетелем этой, с тогдашней точки зрения, безобразной сцены. Он шел к матери и, откинув портьеру ее будуара, вошел в самый момент отвратительного поцелуя. Мать рассердилась на него и приказала идти к себе. Юноша окинул еврея взглядом, полным ненависти, и вышел. Эта сцена яснее всего пережитого им момента бегства от отца до прибытия с матерью в Петербург сохранилась в его памяти. Она привела к дальнейшим умозаключениям и открытиям.