Книга Повседневная жизнь русского кабака от Ивана Грозного до Бориса Ельцина - Елена Никулина

Улицы больших городов через 10 лет после революции стали напоминать о «старорежимном» быте: «Недалеко, в темноте, ярко горит пивная. Окна и двери открыты настежь… Около дверей толпятся рабочие. Уже пропившиеся просят денег у товарищей и клянутся, что завтра же отдадут. Некоторые падают, другие тут же за дверью, прислонясь к стене, громко, на всю улицу вякают. В пивной не пройти и не продохнуть». В пивных царили грязь, вонь и давка — столики брались с боем, как и пиво; пол был завален окурками и шелухой от семечек, а из-за табачного дыма нечем было дышать.

Столичная пивная, где можно было и газету почитать, и послушать куплеты на злободневную тему, выглядела поприличнее: «У входа елочки в кадках, на стенах картины: "Утро в сосновом лесу" Шишкина, "Венера" Тициана, плакаты: "Если хочешь быть культурным, окурки и мусор бросай в урны", "Здесь матом просят не крыть" или "Неприличными словами просят граждан посетителей не выражаться". Другие объявления гласили: "Лицам в нетрезвом виде пиво не подается", "За разбитую посуду взыскивается с посетителя", "Со всеми недоразумениями просят обращаться к заведующему", "Во время исполнения концертных номеров просят не шуметь"; кое-где можно было прочесть: "Пей, но знай меру. В пьяном угаре ты можешь обнять своего классового врага"»{21}.

В пивные приглашали вывески и газетные объявления: «Пиво подается в холодном и теплом виде с роскошной бесплатной закуской. С шести часов вечера выступают артисты». Последнее не было случайностью — в 20-е годы артисты нередко выступали в пивных, что давало верный заработок. В 1927 году в Москве существовали 150 пивных и столовых, где была эстрада. За вечер артист выступал несколько раз с популярными песенками. Одни предпочитали знойного «Джона Грея»:

В стране далекой юга, Там, где не свищет вьюга, Жил-был испанец, Джон Грей, красавец, Был он большой по весу, Силою — с Геркулеса, Храбрый, как Дон-Кихот.

Коронным номером других являлся отечественный «городской романс». «Хитом» 1925 года стали «Кирпичики», повествовавшие о тяжелой доле рабочих, но с оптимистическим концом:

Где-то в городе, на окраине, Я в рабочей семье родилась, Лет шестнадцати, горе мыкая, На кирпичный завод подалась. На заводе я Сеньку встретила И с тех пор, как заслышу гудок, Руки вымою и бегу к нему В мастерскую, накинув платок. Но, как водится, безработица По заводу ударила вдруг. Сенька вылетел, а за ним и я, И еще 270 штук.

Тут война пошла буржуазная, Озверел, обозлился народ, И по винтику, по кирпичику Разобрали весь этот завод. После вольного счастья Смольного Развернулась рабочая грудь. И решили мы вместе с Сенькою На кирпичный завод заглянуть. Там нашла я вновь счастье старое, На ремонт поистративши год, По-советскому, по кирпичику Возродили мы с Сенькой завод.

По мотивам «Кирпичиков» был снят одноименный фильм, вышедший на экраны в конце 1925 года, в котором судьба работницы Маруси и кочегара Семена разворачивалась на историко-революционном фоне. Песня пользовалась огромной популярностью на протяжении следующих нескольких десятков лет.

В те времена песни улицы и эстрады мало чем отличались — народ всегда любил тюремно-каторжный репертуар: «Эх-ма, семерых зарезал я», «Дальше солнца не угонят», «Сибирь наша сторона». Из ростовских пивных на свет появилась песня «На Богатьяновской открылася пивная», которая затем «сменила» адрес на всем известный одесский: «На Дерибасовской открылася пивная, / Где собиралася компания блатная».

Надрывно-блатные мотивы сменялись частушками:

Жена с мужем подралися, Подралися, развелися. Пополам все разделили, Пианино распилили.

Другие куплеты служили делу политического просвещения:

Чемберлены поспешили Ультиматум нам прислать. «Ульти»— к делу мы пришили, Матом будем отвечать.

Рядовые артисты за вечер в пивной получали в конце 20-х годов по 5 рублей или даже меньше, но «любимцы публики» могли заработать и по сотне. Хозяин пивной, в которой выступали артисты, также не оставался внакладе — он брал с посетителей по 10 копеек с каждой бутылки («с пробки»). Когда в пивной устраивали «бенефисы» и выступали несколько артистов, то «на пробку» накидывали по 20—30 копеек.

Пивовары и виноделы учли конъюнктуру эпохи — их продукция получила соответствующие названия «Стенька Разин», «Красная Бавария», «Октябрьское», с анонсом в газетах: «Партийным, профсоюзным, воинским и гражданским учреждениям скидка — 15 % с оптовой цены». На улицах запестрела реклама казенной продукции и ее частных конкурентов:

«Не забудьте запастись пивом и медовым шампанским кустарно-химического производства "Александр Балогурский" в Москве»;

«Ты говоришь, к Пасхе нельзя купить коньяк? Так купи вино В. Г. Сараджева».

Участия в оформлении рекламы не чурались известные художники. Так, авторами созданного в 1925 году плаката «Трехгорное пиво выгонит вон ханжу и самогон» были В. В. Маяковский и А. М. Родченко.

«Совслуж» Окунев, узнав из газетных объявлений: «Центросоюз предлагает Русское виноградное вино, разлитое в бутылки, крепостью от 14 до 20°. И какой богатый ассортимент! Тут и мадера, и херес, и портвейн, и токайское, и мускат, и даже "Церковное вино". Первые и вторые номера от 75 000 до 185 000 р. за бут.», — возмущался: «Только "хозяевам советской России" и кушать такие "номера" от 75 до 185 тыс. за бутылку!»{22}

Рассерженный обыватель-москвич ошибался. Во-первых, эти цены еще не были предельными: к 1923 году универсальный российский платежный эквивалент — бутылка 35-градусного самогона — тянула на 60 миллионов; стоимость бутылки вина начиналась от 14 миллионов, а за импортное шампанское надо было заплатить 200 миллионов рублей; правда, и зарплата к тому времени измерялась «лимонардами». Во-вторых, рабочие и крестьяне в качестве «хозяев советской России» вином не интересовались. Главный запрет в стране «водочной культуры» успешно подрывался усилиями самогонщиков, благо новый уголовный кодекс 1922 года практически отменял декреты 1918—1919 годов и предусматривал за самогоноварение минимальное наказание. Но такой либерализм в условиях хорошего урожая 1922 года быстро привел к массовому курению самогона и повальному пьянству: общество «снимало» накопившийся за революционные годы стресс.

Процесс пошел так энергично, что в информационных бюллетенях ГПУ появились специальные «пьянь-сводки», фиксировавшие практически во всех губерниях резкий рост пьянства и сопутствовавших ему правонарушений. Против самогонщиков была развернута настоящая кампания. Пропаганда объявила пьяниц пособниками белогвардейцев, помещиков и фабрикантов: «Что ему стоит в погоне за лишней чаркой самогона продать интересы рабочих и крестьян? Что ему за дело до восстановления народного хозяйства? Он — враг восстановления». Борьба с самогонщиками и их клиентами в 1922 году была объявлена ударным фронтом милиции, которая к тому же стала получать премиальные отчисления от штрафов. В феврале 1923 года Президиум ВЦИК образовал специальную Комиссию по борьбе с самогоном под руководством заместителя председателя ВЦИК П. Г. Смидовича, занимавшуюся также борьбой с наркотиками и азартными играми. По стране шли обыски, срочно ужесточили наказание: по новой статье самогонный промысел карался тремя годами тюрьмы с конфискацией всего имущества. За два года были заведены сотни тысяч уголовных дел и конфисковано более 300 тысяч самогонных аппаратов{23}.