Книга Август - Жан-Пьер Неродо

Преторианцы в любую минуту были готовы прийти на помощь воинам четырех городских когорт, набираемых из римских граждан и призванных следить за общественным порядком. Они подчинялись так называемому городскому префекту. Военную службу несли в городе также семь когорт караульщиков, которые набирались из рабов и вольноотпущенников. Под командованием префекта ночной стражи они следили за пожарной безопасностью и обеспечивали порядок на ночных улицах. Таким образом город оберегал свой покой от всевозможных неприятностей, какими чревато скопление в одном месте почти миллиона человек: и от огненной стихии, и от собственных страстей.

Наконец, за личной безопасностью принцепса следила особая охрана, состоявшая из 500 воинов-германцев, по преимуществу батавов, — своего рода прообраз королевской швейцарской гвардии во Франции старого режима или наполеоновских мамелюков.

Как ни тщился принцепс мира скрыть сущность своей власти, каждому было очевидно: он создал военный режим. Впрочем, так ли уж он это скрывал? Установленный им мир нуждался в строгом надзоре, и никакая иллюзия мягкости не могла поколебать всеобщей уверенности в том, что страной правит твердая рука, способная пресечь любую попытку нарушить устоявшийся порядок.

Вот такое наследство и получил Тиберий. Теперь ему предстояло доказать армии и сенату свое право распоряжаться им.

ЭПИЛОГ ПЬЕСЫ

Сразу после кончины Августа Тиберий. обратился с воззванием к легионам. Первыми клятву верности ему принесли преторианские когорты. Вскоре их примеру последовали консулы, префект претории и префект продовольственного снабжения. Оставалось заручиться поддержкой сената.

Для этого прежде всего следовало вернуться в Рим. Туда же с частыми остановками, по ночам — из-за жары — везли тело Августа. В Бовиллах — на родине Юлиев — печальную заботу об останках принцепса взяли на себя римские всадники, которые и доставили их в Рим. Тело поместили в вестибуле его собственного дома.

На следующий день, 4 сентября, Тиберий, пользуясь своим правом трибуна, собрал заседание сената. На повестке дня стоял единственный вопрос — о погребении Августа. Весталки вручили собранию хранившееся у них завещание. Оно представляло собой две тетради, заполненные частично рукой Августа, частично — двумя из его отпущенников, и три или четыре запечатанных свитка. Вольноотпущенник Августа зачитал завещание[294]. Главными наследниками принцепс объявлял Тиберия и Ливию, которую он посмертно удочерил с тем, чтобы отныне она именовалась Юлией Августой. Затем упоминались кровный сын Тиберия Друз и его приемный сын Германик, родственники и друзья и следовали распоряжения о подарках народу, преторианцам, воинам городских когорт и легионерам. Далее излагалось подтверждение запрета хоронить обеих Юлий в мавзолее Августа (Светоний, CI). Исполнителем завещания назначался муж Антонии Старшей Домиций Агенобарб[295].

Под предлогом волнения Тиберий препоручил зачитать свитки своему сыну Друзу. В первом из них содержался рассказ о свершениях Августа — «Деяния», которые впоследствии согласно завещанию были выгравированы на бронзовых таблицах; во втором — отчет о состоянии дел в империи; в третьем — описание похоронной церемонии[296].

Сенаторы наперебой сыпали предложениями о том, как с достойным размахом почтить память усопшего принцепса. Тиберий несколько охладил их пыл. В числе отвергнутых им предложений фигурировала, в частности, идея именовать промежуток между рождением и смертью принцепса «веком Августа» — будущее, как мы знаем, согласилось не с Тиберием, а с выдвинувшим ее сенатором.

«Затем двинулся погребальный кортеж. На ложе из слоновой кости и золота, украшенном златотканым пурпуром, возлежала восковая фигура покойного, одетая в триумфальную тогу. Само тело помещалось в гробу, установленном снизу ложа. С Палатина фигуру принцепса вынесли недавно назначенные магистраты; вторую его фигуру, отлитую из золота, вынесли из здания курии; третью с помпой везли на колеснице. Следом несли изображения предков и умерших родственников Августа (кроме Юлия Цезаря, который был причислен к сонму богов), а также знаменитых римлян, начиная с Ромула. Среди них видели даже фигуру Помпея Великого. Каждый из народов, присоединенных Августом к империи, был представлен какой-нибудь фигурой, одетой в туземный наряд»[297].

Так воля Августа вызвала из описанной Вергилием преисподней тени великих людей прошлого, которые, шествуя фантастическим парадом перед глазами римлян, напоминали им о военных и гражданских подвигах, совершенных за всю долгую историю государства. Почести, воздаваемые в равной мере представителям обоих высших сословий, наглядно свидетельствовали о гражданском согласии, которое установилось в обществе благодаря усопшему принцепсу. Участие в шествии завоеванных народов, напоминая о могуществе и прочности империи, превращало похоронную процессию в своего рода триумф.

Август сам детально проработал всю организацию траурного церемониала, так что все его участники лишь послушно исполняли его точные указания. Зрелище, которое они разыгрывали, уже мало походило на комедию, скорее оно напоминало финал одной из пьес Невия — поэта, прославлявшего память великих героев прошлого, повествуя об их славных подвигах и устраивая на сцене настоящие триумфальные шествия. Первым подобной чести удостоился Марк Клавдий Марцелл, в 222 году до н. э. разбивший при Кластидии, что в Цизальпинской Галлии, галльскую армию. Впрочем, изображение Марцелла — далекого предка юного Марцелла, едва мелькнувшего на сцене принципата, также участвовало в параде, венчающем земной путь Августа. Как и на страницах «Энеиды», древний Марцелл «шествовал» в почетном кортеже рука об руку с молодым Марцеллом, которому принцепс мечтал вверить империю.

Траурное ложе установили на Форуме. Поднявшись на ростры — этот атрибут республики, Друз произнес похвальное слово усопшему, поведав о том, каким был принцепс в частной жизни и как он относился к своим близким. Еще одно похвальное слово произнес Тиберий, выступивший перед храмом Юлия Цезаря. Он посвятил свою речь — практически слепок с «Деяний» — карьере Августа и его качествам политика. Дион Кассий приводит свою реконструкцию этой речи, выдержанную в форме обращения к Народу:

«Вот почему вы оказались правы, назвав его своим правителем и отцом, вот почему вы отметили его таким множеством почетных званий и многократно избирали его консулом, вот почему вы в конце концов объявили его бессмертным и причислили к сонму богов. Отныне вы больше не должны его оплакивать, но, возвращая его тело Природе, должны восславить его душу, его бессмертную божественную душу»[298].