Книга Тактика победы - Михаил Кутузов

Великий визирь, собрав сколько мог войск, подошел к Рущуку, занял его и расположился около города; палатку его разбили в Мариатинской равнине.

Кутузов, зная энергию и предприимчивость визиря, не сомневался в том, что последний непременно захочет попробовать перейти Дунай, но так же, как и мы все, он предполагал, что место для переправы будет выбрано около Видина или около Ольты и Жии, но никто не ожидал, что все это произойдет перед самыми нашими глазами.

Предположение Кутузова еще более подтвердилось, когда он узнал, что Измаил-бей с 15 000 (часть которых была из армии великого визиря) действительно перешел Дунай у Видина. Тогда он отправил в Валахию Шлиссельбургский полк, Выборгский и 5 эскадронов Чугуевских улан, под командою Бенкендорфа. К этим силам он присоединил казаков Кутейникова полка, вызванных из Бессарабии.

В продолжение двух месяцев мы оставались в полном бездействии. Корпуса Эссена и мой составляли так называемые главные силы, в которых вооруженных не было и 15 тысяч человек.

Сначала предполагали, что корпус Эссена перейдет в Турно, а конница займет Ольту, но великий визирь предупредил нас и занял эти места. Кутузов же, не желая ослаблять себя новыми стычками, переменил дислокацию и послал Эссена в Слободзею, на место Войнова. За последнее время Войнов стал хворать лихорадкой, и хотя эта болезнь сама по себе совсем не тяжелая, он уже давно решил оставить службу.

Вызов его из Крайова еще более утвердил его в этом решении. Он испросил перевода в Яссы и там подал в отставку, которая и была ему дана, к большому сожалению всей армия, любившей его за энергию, деятельность, доброту и честность. С назначением Эссена вместо Войнова корпус Эссена был поручен генералу Булатову, но в уменьшенном на 5 эскадронов и 5 батальонов, составе. Флотилию расположили за 4 версты от Журжево, и казаков Грекова и Астахова поместили биваком на возвышенностях перед Мариатинской равниной, влево от Журжево.

Тем не менее Хамид-эфенди все время вел в Бухаресте с Италинским переговоры о мире, но так как мы не сходились на первом же пункте, т. е. о границах (турки хотели, чтобы границей был Днестр, а мы – Дунай, в чем огромная разница), то Кутузов, к своему крайнему сожалению, должен был заставить прекратить эти переговоры, и Хамид-эфенди возвратился в лагерь великого визиря.

Время двухмесячного нашего бездействия было для нас невыгодно, так как мы страдали от ужасной жары. Я не припомню в Молдавии подобного лета, оно мне скорее напоминало климат в С. Донато, но тем не менее, сравнительно с другими годами, в этом году у нас было мало больных.

Причиной такого благополучия, вероятно, было хорошее продовольствие солдат, тщательный за ними надзор, а главное – их не утомляли строевыми занятиями (что сильно опечалило ближайшее начальство). Благодаря этим заботам, вся армия провела в Валахии редко счастливое лето, оценив заботы Кутузова, она еще сильнее привязалась к нему.

Наш главнокомандующий и великий визирь посылали друг другу подарки в виде плодов и проч. От визиря их приносил к нам его доверенный и приближенный Мустафа-ага, а с нашей стороны это посольство исполнял молодой Антон Фонтон. В одно из его посещений лагеря великого визиря он имел с ним очень интересный и необыкновенный разговор, который я не могу не занести на эти страницы.

Когда Фонтон явился к нам, чтобы рассказать свою беседу с визирем, я, несмотря на все мое к нему доверие, не мог не усомниться в истине рассказываемого, но через 3 месяца сам визирь, передавая мне это происшествие, почти повторил слова Фонтона. Привожу весь их разговор дословно.

После нескольких вопросов о политике великий визирь обратился к Фонтону со следующими словами: «Передайте генералу Кутузову, что я уже давно[123] чувствую, насколько сильно я его люблю и уважаю; так же, как и я, он честный человек, и мы оба хотим блага для нашей родины, но наши повелители еще молоды и наше дело руководить их интересами.

Давно пора покончить эту разорительную войну, которая оба государства ведет к падению. Всякая наша потеря невыразимо радует нашего общего врага и врага всего человечества, ужасного Наполеона, потому что это обещает ему более легкую победу. Придет и до нас очередь бороться с ним, но начнет он с вас; разве вы это не чувствуете?

Кутузов это отлично знает, но в Петербурге у вас есть враг более злейший, чем Латур-Мабур в Константинополе, – это ваш Румянцев, который обманывает своего повелителя и изменяет своей родине[124]. Неужели он думает или хочет думать, что французы интересуются вами? Я вам сейчас покажу последнюю телеграмму, полученную мною от Латур-Мабура, где он советует мне не заключать мира и уверяет, что правый берег Днестра и Крым будут нашей границей».

За этой депешей он обратился к Раю-Габель-эфенди, который, вероятно, был очень поражен такой нескромностью визиря и, сделав дипломатическую гримасу, которая, наверно, ни одному из министров так хорошо не удавалась, отвечал, что он отослал эту депешу в Константинополь.

«Очень сожалею, – прибавил великий визирь, – что ее нет при мне, а то бы я вам доказал, что все, что я говорил, – истинная правда. Теперь же передайте Кутузову, что я перейду Дунай, опустошу всю Валахию[125], хотя мне и очень жаль ее несчастных жителей; я не буду останавливаться у крепостей, но длинными переходами и недостатком продовольствия доведу вас до утомления и погублю всю вашу армию. Не правда ли, что уж лучше заключить мир. Удовлетворитесь малым, и тогда мы можем быть союзниками. Это единственное средство спастись нам обоим. Все равно Дунай никогда не будет вашим, лучше мы будем воевать 10 лет, чем уступить его. Передайте все это Кутузову, моему другу, и не забудьте также ему сказать, что от нас зависит счастье и безопасность двух государств».

Трудно говорить с большим умом, ловкостью и прямотою. Кутузов, выслушав рассказ Фонтона, который передавал его при мне, воскликнул: «Где, черт возьми, этот лазский пират, не умеющий писать, научился всему этому?» Действительно, это было очень странно, так как многие из самых цивилизованных министров этой страны не настолько образованны.

Кутузов, человек умный и умеющий предвидеть все события, очень желал мира: он прекрасно понимал, что граница Дуная, которую Румянцев непременно хотел сделать нашей, являлась для нас непреодолимым препятствием, и в тех же обстоятельствах, в каких мы находились тогда, это желание было положительной химерой. Кутузов не мог противиться желаниям Румянцева, так как был уверен, что последний действует в силу приказаний Государя, но он ошибался.

Для такого человека, как Кутузов, куртизана и боявшегося сделать что-либо, могущее не понравиться двору, эта уверенность имела сильное влияние на все его поведение. Тем не менее он все-таки донес Государю весь разговор великого визиря с Фонтоном, выпустив только все, что касалось Румянцева.