Книга Главный соперник Наполеона. Великий генерал Моро - Алексей Зотов

В 1837 году французский художник Шопен написал знаменитую картину под названием «Сражение при Гогенлиндене», которая с тех пор хранится в музее Версаля в галерее победы.

Единственными зрителями этой картины были два брата Моро — Жозеф и Жан-Батист, а также его старшая сестра — Александрина — последние оставшиеся в живых дети многочисленной семьи бретонского судьи, гильотинированного в эпоху революции.

В Моррисвиле, штат Пенсильвания (в США существует 5 городов с одноименным названием) есть улица генерала Моро, проходящая почти перпендикулярно набережной реки Делавар, и жители этого города гордятся, что в нем 8 лет жил прославленный французский генерал.

* * *

По поводу Моро в XIX веке выдвигались различные мнения. Для большей части роялистов во времена реставрации — генерал, который, как они думали, принял сторону Бурбонов — был героем. Для большинства бонапартистов — он был предателем.

Между тем Наполеон на Святой Елене оспаривал военные таланты Моро. Он считал, что победа Моро при Гогенлиндене была делом случая. Вместе с тем, признавая храбрость своего соперника, он считал его виновным в измене родине. Однако это не может нас переубедить. Наполеон не был беспристрастным судьей по отношению к человеку, от которого он избавился, «привязав» его, по сути, к делу Кадудаля и Пишегрю.

Большинство историков придерживается мнения Тьера: «Без всяких преувеличений поступок генерала Моро был достаточно серьезным. Нисколько не умаляя его прежних заслуг перед родиной и равнодушие к славе, тем не менее нельзя снизойти до того, чтобы признать его невиновным. И эта его вина погубила одну из самых выдающихся личностей нашего времени».

Эрнест Доде соглашается с таким выводом, однако приводит ряд смягчающих обстоятельств. Он пишет: «Генерал Дюмурье, главнокомандующий одной из наших революционных армий, которая защищала границы Франции, чтобы спасти свою жизнь, выдал посланцев Конвента Австрии. Его сочли предателем. Пишегрю, стремясь отомстить тем, кто провалил переворот 18 фрюктидора, связался с той же Австрией, которая стремилась расчленить Францию. Он — предатель». Но и Жомини, перешедший в стан врага во время боевых действий накануне Дрезденского сражения, — тоже предатель.

«Случай с Моро — совершенно иной, — продолжает Эрнест Доде. — Генерал согласился на предложения царя только после того, как получил четкие заверения Андрея Дашкова, которые успокоили его патриотические чувства. Ему было обещано от имени царя, что целостность Франции будет гарантирована и страна останется в своих естественных границах, что французы будут свободны в выборе правительства и формы правления. И он поверил слову Александра. Однако чтобы подтвердить тот факт, что желание отомстить Бонапарту превалировало в его намерениях, надо предположить, что Моро обладал сверхгероической душой и даже сверхчеловеческими способностями. Его больше всего заботила мысль обеспечения гарантий безопасности родины. Реализуя свою месть, он считал, что избавляет Францию от ига Бонапарта при одновременном сохранении целостности страны. Но он упустил из виду, что, пользуясь силами и средствами своих недавних врагов, Моро противоречил самому себе, закрыв глаза на прошлое и став союзником монархов, от которых он так славно защищал Францию…

Моро не роялист и никогда им не был. По его мысли, возвращение Бурбонов могло подойти Франции, как временная мера на переходный период. Но то, что оправдывает эмигрантов, не может служить оправданием для бывшего главнокомандующего республиканских армий».

«Что ж, это мудрые слова, но нас они не вполне удовлетворяют, — пишет другой историк генерала, Морис Гарсо. — Мы признаем, что эмиграция с преданностью и верой в короля может быть оправданием. Но незаслуженная ссылка, изгнание ради свободы также должна заслужить снисхождение историков».

* * *

Измена родине, как трактует ее международное право, есть тягчайшее преступление, заключающееся в умышленном нанесении ущерба государственной независимости, территориальной неприкосновенности или военной мощи страны. К измене родины относится переход на сторону врага, шпионаж, выдача государственной или военной тайны, оказание помощи иностранному государству в проведении враждебной деятельности против родины, заговор с целью захвата власти.

Если разложить по полочкам это определение, то получится, что Моро умышленно не нанес ущерба ни государственной независимости, ни военной мощи, ни тем более территориальной неприкосновенности Франции; он не выдал какой-либо государственной или военной тайны, не был шпионом и не перешел не сторону врага во время ведения боевых действий, а за пресловутый «заговор Кадудаля и Пишегрю» Моро сполна заплатил своей восьмилетней ссылкой. Дважды за одно и то же преступление, как известно, нигде не судят. Остается одно — оказание помощи иностранному государству в проведении враждебной деятельности против родины. Но и здесь можно привести аргументы в защиту Моро. Прожив в Америке столько лет, он наверняка имел статус гражданина США (хотя мы не нашли документов, подтверждающих этот факт) и, следовательно, независимо от национальности, мог служить в любой армии мира. А раз так, то к нему не может быть претензий, как к частному гражданскому лицу, другу царя и состоящему при его штабе в качестве наблюдателя и советника. Вся военная власть армий коалиции была сосредоточена в руках князя Шварценберга, и все приказы исходили от имени последнего. Более того, Моро ничего не успел сделать против Наполеоновских войск при Дрездене, так как на второй день битвы был смертельно ранен.

* * *

В этой связи просматривается аналогия с процессом Моро в 1804 году. Действительно, существовал ли тогда заговор? С точки зрения права? Ведь никто не был убит, и никаких действий предпринято не было. Также и здесь. А было ли предательство в 1813 году? Гражданское лицо, пусть даже диссидент и француз по национальности, дает советы царю, необязательные к исполнению. А если этот человек — гражданин США? Где здесь предательство? Наполеон на заре своей военной карьеры тоже просился на русскую службу, о чем имеются свидетельства очевидцев, в частности графа Ростопчина. Отказавшись от своего намерения (Наполеона принимали в русскую армию, но с понижением на одно звание, что не устроило молодого лейтенанта), он обратился с аналогичной просьбой к Турции. Но и здесь что-то не сложилось. Как рассматривать эти поступки Бонапарта? Как попытку измены? Или как провал очередной затеи «солдата удачи» послужить наемником во враждебной Франции стране?

«Моро, очевидно, оставил бы о себе самые чистые воспоминания, если бы он не покинул Америку, — пишет уже цитированный нами Морис Гарсо, — если бы он испил до дна чашу своего наказания, если бы он не вернулся в Европу лишь для того, чтобы умереть, сраженный французским ядром. Но сам акт его догматического патриотизма, далекий от того, чтобы нанести вред своей стране, — оправдывает генерала».

Войдя в Париж, царь не забыл обещания, данного Моро. «Благодаря этому восхитительному русскому человеку Франция в 1814 году сохранила свои естественные границы».

Одно только это соображение должно оправдать героя Гогенлиндена перед судом Истории. Ошибки, заблуждения, пусть даже моральная измена — все это ничто по сравнению со славой последней услуги, которую он оказал родине.