Книга Ахматова. Юные годы Царскосельской Музы - Юрий Зобнин

…Стремление к морю не покидает А. А-ча. Торговое мореплавание – это его сфера. Однако «ничто не вечно под луною», и эту деятельность он должен был оставить. Он вышел в отставку и занял скромное амплуа заведующего статистическим отделом Петербургского городского общественного управления.

Амплуа статистика в городской думе после былых постов генерала-контролёра и ответственного министерского чиновника, действительно, очень скромное и к тому же наверняка возникшее не сразу. А ведь особых накоплений за всеми жизненными приключениями у Андрея Антоновича как-то не случилось. Что же вызвало такое моментальное и разрушительное фиаско?

Обращает на себя дата увольнения: 23 сентября. Если учитывать специфику событий, то всё должно было происходить очень быстро, одно за другим: бурная ссора, прошение об отставке на стол и, без промедления, соответствующая резолюция наискосок. То есть конфликт между великим князем и его сотрудником произошёл в тот же день, 23-го (либо вечером 22-го).

Но как раз накануне размолвки, 20 сентября, когда между Андреем Горенко и Александром Романовым ещё царило полное согласие, в Петербурге открылся Железнодорожный съезд.

Вот и повод для ссоры!

Разрушительные речи (равно как и зажигательные) с трибуны съезда зазвучали сразу. На следующий день, 21-го, в газетах появились сенсационные отчёты, и активно распространялась молва о необычной новости. А 22 и 23 сентября события на съезде железнодорожников обсуждал со знанием дела весь Петербург. Вряд ли сотрудники Главного управления торгового мореплавания были исключением. Позиция их «шефа», великого князя Александра Михайловича – нужно объявить беспощадную войну революционерам! (см. «Воспоминания»). Позиция Андрея Антоновича – …

Нет, жениться фиктивно на протестующих девицах он, наверное, уже не призывал, и дружбой с динамитчиками, как в молодости, не бравировал. Но нигилистическая «шестидесятническая» закваска никуда не делась, а радикальной переоценки ценностей, насколько можно судить, в нём не прозошло. Достаточно было просто выразить сочувствие «революционерам», чтобы горячий великий князь взвился на дыбы. И понять Александра Михайловича можно, ведь возникала прямая угроза его семье, угроза всем высшим ценностям его жизни. В мирной обстановке он, глубокий человек и блестящий профессионал, мог быть, наверное, терпим к инакомыслящим ценным сотрудникам. Но тут-то речь шла о жизни и смерти! Поэтому и ссора с его стороны вышла мгновенной, личной и непримиримой: с глаз долой, да и делу конец!

Так сказать, «не сошлись характерами»!

Но был ли Андрей Антонович таким яростным общественником, чтобы не задумываясь не только о карьерных последствиях, но и об элементарном такте, резать правду прямо в глаза великому князю? Сказать сложно. С уверенностью можно утверждать лишь одно: состояние его в эти дни определяла не только политика. Скандал, учинённый им в казённом ведомстве, явился печальным психологическим финалом затяжной жизненной драмы. Попытаемся представить ход её событий.

1905 год открывается в жизни Андрея Антоновича Горенко Девятым января. Нетрудно представить, как потрясли и возмутили его не только расстрел рабочего шествия, но и последующие полицейские бесчинства нового военного губернатора Дмитрия Трепова, сынка незабвенного генерала Фёдора Фёдоровича Трепова, недостреленного в своё время чтимой Андреем Антоновичем Верой Засулич[287]. Он не мог не ощутить знакомую по молодости сгустившуюся атмосферу ожесточённой общественной борьбы, атмосферу петербургских 1870-х годов. Можно гадать, возникло ли в нём уже тогда, в январе, чувство личной угрозы: ведь ему самому те годы принесли одни несчастья, из которых потом пришлось выпутываться, как из вязкой смертной паутины, едва ли не десяток лет.

А несчастья и сейчас не заставили себя ждать.

В марте, в самый разгар хлопот по переезду из Безымянного переулка на Бульварную улицу, свалилось несчастье первое – заболела старшая дочь. Их отношения после прошлогоднего своевольного замужества Инны на голодранце-студенте были плохи, но отчасти уже выправлялись. Андрей Антонович, сменив гнев на милость, пристроил зятя в канцелярию Русско-Дунайского пароходства и, видимо, собрался всерьёз руководить его карьерой. Болезнь смешала планы: выхлопотав кредит (в том же пароходстве), пришлось отправлять молодую чету на юг.

В апреле пришло горе новое: дочь средняя опозорила фамилию на всё Царское Село. К «декадентской поэтессе» и «лунатичке» Андрей Антонович относился особо: то невозможно раздражался её дурацкими шалостями, то жалел, больную, до слёз, то таскал с собой в мариинскую ложу, любуясь исподволь её восторженно-застывшей физиономией. Проще говоря – это была любимая дочь. К его приятному удивлению, от долговязой скандалистки в последние месяцы не отходил генеральский сын, по общему приговору – первый жених в Царском, а по личному впечатлению – не без будущего и, кажется, с душой и сердцем (отец Ахматовой был единственным в семье, чья приязнь к Гумилёву оставалась всегда неизменной). И вот как ушат помоев – в 15 лет спуталась самым скандальным и подлым образом с двадцатишестилетним хлюстом, родственничком Треповых, который, попользовавшись, исчез без следа! В этом мерзком анекдоте больше всего удручала бодрая уверенность дурочки в каком-то продолжении «романа»! И от тоскливой досады, от тупой безнадёжности и боли, Андрей Антонович крыл её, съёжившуюся, по-флотски, выражениями, подзабытыми со времён вахтенных бдений на «Казбеке». Та бледнела до обморочной белизны и начинала истерически блажить. Добро бы просто плакала, а то выкликала, давясь слезами, угрожающую чушь. И он крыл её, загубившую ни за грош всю свою жизнь, ещё страшнее. Что с ней теперь делать, Андрей Антонович не представлял.

А в мае грянула Цусима (без комментариев)! А в июне у старшего сына заподозрили туберкулёз! Теперь, с помощью знакомого директора евпаторийского порта, к счастью, оказавшегося в столице, Андрея пришлось срочно пристраивать в местную гимназию, а всех детей в пожарном порядке отправлять в Евпаторию, где у Инны и Сергея Штейнов уже было снято жильё. В этой спешке для Андрея Антоновича была одна лишь горькая радость: с глаз долой убиралась и дочь-пророчица, над которой уже в открытую потешались все вокруг и которую Андрей Антонович перестал выносить вовсе. Дети уезжали с Моникой Шульц: Инна Эразмовна задержалась в Царском улаживать перед неожиданным долгим отъездом обычные в подобных случаях хозяйственные и прочие дела.

В августе уехала и она, очевидно вместе с зятем. Штейн перемещал жену, здоровье которой всё это время только ухудшалось, из Крыма на Кавказ, в Сухумскую санаторию для чахоточных (это ещё один кредит и полная безнадёжность). Андрей Антонович остаётся в роскошной «барской квартире» совсем один, но едва ли он проводит в Царском Селе много времени. И надо признать: великое счастье, что рядом с ним Елена Стран-нолюбская, ибо, представляя вот так, шаг за шагом, всё разрушительное действие, которое постоянно производили в нём мытарства 1905 года, испытываешь просто суеверный страх. А ведь надо ещё добавить раздражающий общественный фон, то самое, разлитое в воздухе безумие. Тем более, что главной ареной летних кровавых возмущений становятся родные Андрею Антоновичу Одесса и Севастополь, к известиям откуда он не может быть равнодушным…