Книга Насмешник - Ивлин Во

В Сериме есть миссия, стены которой расписаны туземными художниками, но я туда не попал. Глядя на фотоснимки этих росписей, кажется, что художникам показали что-то из традиционной европейской живописи и вдохновили на повторение этого в своей манере, отчасти наподобие того, как мексиканские индейцы шестнадцатого и семнадцатого столетий принялись работать по образцам испанского возрождения и барокко, — родилось, конечно, нечто приятное, яркое, но безжизненное, неспособное на свободное развитие. А ведь у мексиканских индейцев существовала долгая традиция в различных формах оригинального искусства. У народности машона, среди которой трудился отец Грёбер, никогда не было художников, не занимались они и никаким ремеслом, разве что их женщины плели из травы циновки с простеньким узором. Отец Грёбер скрепя сердце ничего не показывал своим ученикам из европейского искусства. Он не разделял заблуждений недавнего прошлого, что любой человек — якобы художник по природе, но среди мальчишек, прошедших через его руки, было несколько — столько же, возможно, сколько он бы нашел в английской частной школе, — обладавших серьезными художественными задатками. Сейчас у него было двое мастеров, резчиков по дереву, лет по двадцать с небольшим, и дюжина подростков подмастерьев. Они вырезают фигуры в символическом и дидактическом духе, наподобие средневековых европейских, но совершенно оригинальные и чисто африканские.

Каждого мальчишку по прибытии из его деревни просят нарисовать его путешествие в миссию. Многие оказываются неспособны вообще ничего изобразить; рисунки других не слишком отличаются от каракулей европейских детей, несколькими годами младше их. Тех же, кто проявляет видимые способности, учат владеть карандашом, мелками, пером и кистью; они рисуют абстрактные симметричные орнаменты, а спичкой, обмакнутой в тушь, — знаки фигур в движении. Может быть, все это общее место в «передовом» образовании. Не знаю. Для меня это было совершенно ново. Во времена моей юности на уроках рисования не было ничего подобного, мы начинали с копирования литографий с сельскими пейзажами и продвигались к рисованию «с натуры» натюрмортов. Здесь следующей ступенью была лепка из глины. Первым заданием мальчишкам всегда была лепка маски, которая «напугает его младшего братишку». Ему объясняют, что намного легче делать что-то уродливое, нежели красивое; что, образно говоря, живопись Фрэнсиса Бэкона — это лишь первый шаг к совершенству, и мальчишка из племени машона должен пойти дальше. Высшее достижение — это изваять что-то красивое, образы ангела или святого, Богоматери или Господа, перед которыми захочется молиться. Но прежде чем они перейдут к этому, их учат пользоваться стамеской и создавать орнамент, который бы нес в себе моральное или религиозное послание. Искусство — это катехизис и молитва в зримой форме. Здесь нет и намека на самовыражение или эстетическое чувство; на стремление отвечать запросам рынка или пробудить национальную гордость, работая не хуже белого человека.

Деревянных заготовок не хватает, и качество их не соответствует требованиям. Каждый сначала делает эскиз в глине, и лучшие скульпторы показывают, насколько они требовательны к себе, создавая множество вариантов, прежде чем взяться за резец.

Первой завершенной работой художественной школы стал главный вход в миссию. Бетонные стены были расписаны простым геометрическим орнаментом, выполненным охрой и умброй — красками, пигмент для которых дает эта земля. По обеим сторонам двери стоят увенчанные коронами фигуры Папы Римского и английской королевы; в обоих случаях это не попытка — неудавшаяся — передать портретное сходство, но конкретное воплощение африканской идеи величия; в них нет ничего комичного, напротив, они выглядят куда более царственно, нежели большинство современных европейских скульптурных портретов сих особ, созданных официальными (и простыми) ваятелями.

Створки двери покрыты резьбой, изображающей ценности и опасности африканской жизни. Путь прилежного ученика — труд на земле, преимущества учения, любовь и семья и, как высшая цель, священство; путь ленивого — азартные игры, пьянство, танцы, жрецы и магометанство.

В церкви, строительство которой близко к завершению, никакие работы не ведутся. В плане она, как заметил отец Грёбер, похожа на пару шорт. Два прямоугольных нефа, соприкасаясь одним углом, расходятся в стороны примерно на сорок пять градусов. Их оси пересекаются в месте главного престола, который находится в большом пятиугольном алтаре. Такая композиция представляет собой дальнейшее развитие крестообразного плана ради того, чтобы алтарь был хорошо виден как можно большему числу прихожан. На первых чертежах перекладины креста были опущены вниз, образуя подобие широкой стрелы[239]. Затем в треугольном пространстве между двумя нефами был построен придел Богоматери с алтарем в вершине, через который человек входит в церковь. Два боковых придела продолжают заднюю стену алтаря. Позади ризницы, которую еще (как я думаю) пристроят, будет главный шпиль.

Это сооружение спроектировано так, чтобы полностью соответствовать своему назначению, то есть отправлению обряда, и для тех, кто видит его изнутри. Потолок из традиционных травяных циновок, опирающийся на решетку из тонких балок, которые покрыты орнаментом в виде уголков, выполненным минеральными красками, скрывает грубый материал крыши и открытые параболические бетонные арки свода.

В настоящий момент самые значимые резные изображения украшают вход и сцены Крестного пути. Дверь, как в здании миссии, отделана панелями с фигурами и сценами из Ветхого и Нового Заветов, призванных проиллюстрировать религиозные догматы. Выбирает темы всегда отец Грёбер. Сцены Крестного пути, висящие на скобах на стене, обновлены со времени моего последнего приезда. Это самые грандиозные и удачные работы, выполненные в Сериме.

Назначение их, как всего остального, сугубо обрядовое. При взгляде на них мне припомнились такие же сцены в столь превозносимой капелле в Вансе, стену которой Матисс покрыл каракулями, подавляющими религиозное чувство вместо того, чтобы возбуждать его.

В мастерской стоит почти законченная крестная перегородка — четыре высоких столба из цельных древесных стволов, сверху донизу покрытых резными фигурами, и две одинаково тщательно обработанные поперечины, на которых будет висеть фигура Распятого. Алтарные скамеечки тоже вырезаны из цельных деревянных колод. Очень скоро в Сериме будет одна из самых красивых и оригинальных церквей современного мира.

Такова цель строителя: построить церковь, а не создать школу искусств. Скульпторы были взращены, чтобы украсить церковь, а не наоборот, как бывает, когда строят церковь, чтобы скульпторам было, где показать свое мастерство.

Что произойдет, когда отца Грёбера больше здесь не будет, кто станет наставлять их? Они намного моложе его. Их мастерство останется при них, притягательное для коллекционеров и музейщиков, которые станут эксплуатировать их. Как долго их творческое воображение сможет сохранять свою оригинальность и не поддаться европейскому и американскому влиянию? Те увлеченные подмастерья, которых я видел сегодня, обнаружат, что можно прилагать меньше усилий, а зарабатывать больше. Не затрачивая особого труда, имитировать произведения экспрессионистов или абстракционистов. Что-то подобное, насколько могу судить, происходит в некоторых областях бельгийского Конго. Мы видим, как меньше чем за жизнь одного поколения масса столь обещающих начинаний полностью вырождалась — тому пример, мультфильмы Уолта Диснея. Было бы чересчур смело думать, что в Сериме заложена традиция. Но сказанное вовсе» не умаляет нынешнего достижения. Вина современного глаза в том, что он вечно таращится, глядя вперед, современного сознания — что его интересуют лишь «влияния» и «направления» вместо того, чтобы с благодарностью принимать реальные дары прошлого и настоящего. Художник не имеет никакого отношения к будущему. Заслуга отца Грёбера в том, что он пытался заставить африканцев делать то, что никто, кроме них, не смог бы сделать и чего ни один африканец в этом огромном краю никогда не делал прежде, — оставить после себя церковь, где они и их потомки могли бы молиться Богу, к которой они относились бы с любовью, гордостью и благоговением, с какими мы в Европе относимся к нашим средневековым храмам.