Книга Во власти хаоса. Современники о войнах и революциях 1914–1920 - Леонид Аринштейн

Но, несмотря на внешнее спокойствие, все же чувствовалось, что советская власть тревожится и что вся эта работа по возвращении в Ригу похожа на судороги, что все ее внимание поглощено фронтом, отстоявшим от Риги на расстоянии всего 38 верст. Спешно происходило переформирование красных частей, сведение четырехбатальонных полков в трехбатальонные; высшим управляющим органом в армии был объявлен комитет стрелков-коммунистов, под председательством Данишевского, узурпировавшего все права и власть не только командного состава, но и военного комиссариата. В круг задач коммунистического комитета стрелков, кроме политического руководства армией, входили и чисто оперативные задачи, за неисполнение или неточное исполнение которых комитет судил офицеров собственным судом и расстреливал, не отчитываясь ни перед кем.

В целях пропагандирования и революционирования германских войск, коммунистический комитет армии неоднократно предпринимал братания на фронте, переодевал стрелков в немецкую форму, распространял прокламации и листовки и т. д.

Но браталыцики расстреливались из пулеметов, а захваченных пропагандистов вешали, причем немцы неукоснительно сообщали большевикам об именах казненных и о времени приведения приговора в исполнение…

Взятие Риги

Выход германских войск из Митавы и продвижение их до станции Олай, на полпути между Митавой и Ригой, совершавшееся в десятых числах мая, не произвели особенного впечатления на рижан. Теперь даже оптимисты, даже самые упорные и уклонявшиеся от советской службы заставили сломить себя и пойти на поклон к большевикам. Насколько мало было веры в избавление, можно было судить по тому, что даже бросавшие бомбы германские аэропланы теперь вызывали злобу и ненависть у людей, недавно мысленно их благодаривших.

И все же спасение было ближе, чем говорило отчаяние. Оно пришло каким-то чудом и произошло с такой стремительной быстротой, какая возможна только в кинематографе. Почему немцы после месячной стоянки в Митаве вышли к Олаю и, заняв его, стояли там еще две недели, почему они вдруг, заторопившись, оказались через несколько часов в Риге, я не знаю; не знают об этом до сих пор и две сотни тысяч спасенных рижан. Если кто и знает правду о неожиданном занятии Риги, то это только архив штаба железной дивизии, поскольку он сохранился у майора Флетчера. Но хронологически это происходило так:

В течение последних двух дней, предшествовавших взятию Риги, ежедневные гости – аэропланы, прилетавшие в день два-три раза, вовсе перестали появляться над Ригой. Но 22 мая, несмотря на пасмурное утро, в отличие от общего правила, аэропланы появились над городом в 6 часов утра и парили на таком неприлично близком расстоянии, что простым глазом можно было видеть не только черный крест, но и пулеметы на носу и груши бомб. Такой предупредительно ранний визит аэропланов в пасмурную погоду и их усиленный интерес к рижским улицам на этот раз показались не простыми и не случайными. На смену одних аэропланов прилетали другие, такие же смелые и бесстрашные, игнорирующие бешеный огонь зенитных батарей большевиков, расставленных кругом города, и потоки свинца, лившиеся из пулеметов, еще с мартовского переполоха водруженных на крышах рижских домов.

Но занятия во всех учреждениях открылись своим чередом и абсолютно не было больше никаких внешних признаков, на основании которых можно было бы сказать, что сегодня последний день большевистской власти. Движение на улицах было нормальное, вышли вовремя газеты, наполненные обычным серым материалом, если не считать краткой телеграммы из Науэна об окончательном решении германского правительства отозвать свои войска из Прибалтики, под заголовком – «Победа близка».

Действительно, победа была близка, но только с другого конца и не для большевиков.

В два с половиной часа дня кто-то позвонил по телефону нашему комиссару «Пленбежа», инженеру Алксне, что немцы под Олаем прорвали фронт. Об этом нам, служащим «Пленбежа», откровенно рассказал сам Алксне, оттого ли, что он притворился, или просто не верил этому сообщению, отнесясь, по-видимому, к нему, как к чьей-то провокации. Занятия продолжались.

Через полчаса Алксне опять вызвали к телефону, но на этот раз он, бледный и взволнованный, стал быстро собираться и, не сказав никому ни слова, ушел из «Пленбежа».

В четыре часа, когда уже занятия кончились и служащие пошли домой, они были остановлены у подъезда окриками: «Стой! Марш назад! Закрыть окна, иначе будем стрелять».

Перепуганные служащие, не зная в чем дело, пробовали все-таки идти домой, но, увидя на улице целые толпы солдат с винтовками на изготовку, принуждены были вернуться наверх и из окон увидели следующую картину: по Большой Королевской бежала огромная толпа латышских стрелков, без шинелей, в одних гимнастерках, некоторые даже без фуражек, некоторые со следами крови на лице, с винтовками, направленными на окна. Когда один из храбрых служащих спросил бегущего солдата, что за причина паники, он успел крикнуть: «Спасайтесь, немцы уже в городе».

Конечно, это дикое сообщение панически настроенных солдат было абсурдом. Было совершенно невероятно, чтобы спустя какой-нибудь час после сообщения комиссару Алксне о прорыве фронта под Олаем, в 18 верстах от Риги, немцы могли уже войти в город.

Набравшись храбрости, я и еще одна из служащих «Пленбежа» решили пойти убедиться собственными глазами, что происходит в городе. О настроении властей лучше всего можно было убедиться в военном комиссариате, куда мы и направились.

Около здания военного комиссариата была настоящая паника. У подъезда стояло три грузовика, нагружавшихся ящиками, бумагами, машинами, чемоданами комиссаров, четыре пулемета, обращенные дулами к Двине, вооруженные до зубов коммунистки, свирепо разгонявшие любопытных, – всё это свидетельствовало, что военный комиссариат экстренно эвакуируется.

Но на улицах не было заметно ни массовой суетни, ни отступающих толп солдат, ни обозов, как это происходило при взятии Митавы; поблизости не слышно было даже стрельбы из пушек. Только продолжали кружиться немецкие аэропланы, выпускавшие то короткие струйки черного дыма, соответствовавшие знакам азбуки Морзе, то выбрасывавшие яркие блестящие ракеты красного и зеленого цвета.

Только уже в половине пятого, когда мы подходили к зданию духовной семинарии, против Цитадели, в нескольких шагах от нас разорвалось четыре снаряда, пущенных со стороны Двины, а со стороны таможни посыпалась частая пулеметная стрельба. Когда мы завернули за угол семинарии, вдоль Пушкинского бульвара также рассыпалось несколько ружейных залпов. Кто стрелял и по ком, мы не знали…

* * *

Приказ о наступлении на Ригу был подписан графом фон дер Гольцем вечером 21 мая в 11 часов и объявлен войскам в 1 час ночи 22 мая. Военная тайна была соблюдена в полной мере и этим объясняется тот расплох, в какой попало красное большевистское командование.

Наступление из центра, из Олая, было начато германской железной дивизией, которая в 2 часа ночи уже прорвала фронт и форсированным маршем перешла в стремительное наступление. Удар был настолько силен, что красные стрелки сразу же отошли на пять верст. Фланговое наступление поддерживали со стороны Тукумса балтийский ландсвер и части светлейшего князя Ливена, латышская бригада полковника Баллода должна была наступать со стороны Шлока, но по какому-то недоразумению фланговое наступление ландсвера со стороны Тукумса запоздало и железная дивизия, опасаясь за свои фланги, тоже остановилась. Это непредусмотренное обстоятельство дало возможность стрелкам оправиться и дать контратаку германской железной дивизии. Сражение приняло очень горячий характер и латыши ввели в бой самые лучшие свои и более надежные полки – 3, 10, 21 и 16-й. Но около 12 часов дня в район Олая прибыли балтийский ландсвер и ливенские части, смявшие противника на тукумском направлении. Благодаря подоспевшей помощи ландсвера и латышской бригады полковника Баллода, все четыре красных полка были разбиты и понесли большой урон людьми и оружием; остатки разбитых полков уже не думали о сопротивлении и стали спасаться бегством.