Книга Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений - Эдмунд Фелпс

В данной главе рассматривается вопрос о том, какая из двух экономических систем предпочтительнее для человека: скоординированная система солидарности и всех остальных связанных с ней ценностей или же индивидуалистическая система постоянного поиска и всего того, что к ней прилагается? Система защиты или система динамизма? Как давно у людей появилось стремление к современной жизни — с начала Нового времени или еще до него? (Остальные фундаментальные вопросы, связанные с разнообразием и равенством, рассматриваются в следующей главе.) Существуют ли более важные аспекты результативности, а именно аспекты хорошей жизни, в которых экономика должна добиваться высоких показателей, чтобы получить статус хорошей экономики?

Вопросы о «хорошей экономике» и «хорошей жизни», которой она служит, не являются для политической экономии привычными. Другие авторы уже сетовали на то, что социалистическая, то есть левая мысль не предлагает концепции желательной экономической жизни, которой, по мнению социалистов, лучше всего отвечала бы их система. У левых любая экономика выглядит колбасным цехом, в который с одного конца поступают трудочасы, а с другого конца вываливается колбаса, причем основное внимание уделяется тому, как продукт делится между рабочими. Корпоративистская мысль также нисколько не интересовалась хорошей жизнью индивида, больше внимания уделяя, напротив, национальному продукту и социальной гармонии, достигаемой за счет «согласования», социального страхования, нацеленного на выравнивание благосостояния, и воспитания духа солидарности.

Проблема этих точек зрения на экономические системы в том, что они упускают или отрицают важность средств достижения заданных целей, то есть процессов и характера экономической системы, благодаря которой производятся повседневные продукты и создаются рабочие места. У средств есть последствия, выходящие за пределы материалистических результатов. Выбор одной из относительно современных экономик заставляет двигаться по определенной траектории, которая обещает специфический опыт, то есть ряд современных выгод и рисков.

Можно задаться вопросом, как мы можем прийти к взвешенной и широко признанной концепции хорошей жизни, учитывая различия в выборе, совершённом разными странами и поколениями. Америка XIX века влекла к себе целые пароходы переселенцев, надеявшихся «подняться» на новом бизнесе и новых предприятиях, тогда как другие решили остаться в Европе. К концу столетия все эти массы были больше заинтересованы в корпоративистских и социалистических практиках, таких как создание профсоюзов и конфискация прибылей. Ко второй половине XX века все стали говорить о том, что ресурсы надо направить на решение «реальных проблем» общества. Однако изменение подхода не обязательно означает изменение ценностей. Не исключено, что потребности, которые кажутся новыми, в большинстве случаев являются продуктом новых условий или новой возможности, например возросшего благосостояния или укрепления демократии. В последние десятилетия все больше людей говорят о том, что им нужен такой уровень экономической защищенности, который сто лет тому назад был просто немыслим. Однако эти желания не учитывают того, что общество примеряет на себя систему, которая — намеренно или нет — замедляет изменения. При оценке конкурирующих экономических систем «экономически развитых» стран XXI века правильными критериями представляются фундаментальные и хорошо взвешенные стремления людей.

Гуманитарным наукам и искусству, особенно философии и литературе, а в последнее время и психологии, есть что сказать о глубочайших желаниях и их исполнении. Столетиями гуманисты размышляли о способах прожить жизнь, которые приносят наиболее глубокое и наиболее полное удовлетворение, и они сумели создать ряд убедительных концепций. Эти концепции хорошей жизни помогают понять, с чего начиналась предпринимательская и инновационная экономика, возникшая в странах, которые смогли ее себе позволить. (Недостаточно просто указать на то, что некоторые ограничения отпали.)

Нам придется проделать большой путь, чтобы с помощью этих концепций оправдать поддержку, оказываемую обществом предпринимательской инновационной экономике. Если политическая экономия не усвоит тех уроков, которые ей готовы преподать гуманитарные науки и искусство, она упустит шанс обогатиться: у нее все так же не будет инструментов, позволяющих выдвинуть решающий аргумент во вновь разгорающемся споре о современной экономике.

Гуманистическое понятие хорошей жизни

Понятие хорошей жизни, то есть представление о подобной жизни берет начало у Аристотеля[205]. Оно означает ту жизнь, которую люди, поразмыслив, выбрали бы, насколько это в их силах, после того, как получены необходимые блага, такие как еда и кров. В своей книге «Никомахова этика», которая и по сей день пользуется немалой популярностью, Аристотель сравнивает те виды жизни, которые являются всего лишь средствами для определенной цели, с хорошей жизнью, которая является не средством для определенной цели, а самоцелью, то есть жизнью, которой живут ради нее самой[206]. Его рассуждение можно изложить в следующем виде: людям нужна пища (получаемая за счет ее производства или обмена произведенных внутри страны продуктов на зарубежные) в качестве средства получения энергии; энергия им нужна, чтобы строить жилище и нежилые помещения; последние им нужны, чтобы защищать самих себя и плоды своего труда от влаги и холода, и т. д. Каждое конечное благо — авторская кухня, высокая мода, опера бельканто — это конечный пункт определенной программы или деятельности. Аристотеля интересует иерархия различных видов «деятельности», каждый из которых завершается определенным конечным благом. Аристотель приписывает рассудительным людям понимание того, чем является «высшее благо». Его цель — объяснить или истолковать эту иерархию, по крайней мере ту ее версию, что проявляется в выборе, совершаемом рассудительными и серьезными людьми.

Аристотель признает, что жизнь «стяжателя» является «подневольной» (1096а). Это признание, вероятно, может указывать на то, что, по его мнению, хорошая жизнь доступна только элите. Он предполагает, что в его времена она не была доступна менее обеспеченным людям, но он нигде не говорит — и нет никаких причин так считать — будто хорошая жизнь всегда будет недоступной для нижних слоев общества. Аристотель отмечает, что рабы обычно попадали в рабство в результате насилия — так, однажды и его учителя, Платона, чуть не продали в рабство, так что нет оснований полагать, будто им чуждо врожденное желание высшего блага или способность к его достижению.