Книга Моя жизнь. Южный полюс - Руаль Амундсен

Мы прошли вплотную мимо второй вехи.

– Два следующих знака найти потруднее, они очень низкие, здесь мне часто приходится останавливаться и подзывать собак, чтобы найти дорогу. Как сейчас, например. Ни зги не видно. Если не упрешься нечаянно в веху, лучше ждать, пока собаки выручат. Я точно знаю, сколько шагов от знака до знака. Отсчитаю положенное число, и уж дальше не иду, сперва хорошенько исследую все кругом. Если и это не поможет, свищу собак, они мигом являются. Вот смотрите (звучит протяжный свист) – долго ждать не заставят. Я уже слышу их.

И правда, из темноты прямо на нас выскочили собаки.

– Теперь пошли, чтобы они поняли, что нам к складу.

Мы так и сделали. Увидев это, собаки опять затрусили к складу, но не очень быстро, так что мы поспевали за ними. И вот мы уже у последней вехи.

– Как видите, фонарь в лагере начинает гаснуть. Надеюсь, вы извините меня, если я не буду провожать вас дальше, а пойду назад, пока он еще светит хоть немного. Отсюда вы сами найдете дорогу.

С этими словами мы расстались, и мой проводник пошел обратно в сопровождении своей верной троицы, а я…

После Иванова дня время потекло еще быстрее, чем прежде. Самая темная пора уже миновала, с каждым днем солнце подходило все ближе к горизонту. Темным утром пришел Хассель и сообщил, что у Эльсе родились восемь щенят. Шесть из них были сучки, это решило их судьбу. Они были убиты и скормлены родителям. Те вполне оценили угощение, проглотили его, почти не разжевывая. И явно вошли во вкус, потому что на другое утро исчезли и остальные два щенка.

Нас удивляла погода. Все данные об антарктических областях, какими мы располагали, говорили о том, что там всегда неспокойно. На «Бельжике» в дрейфующих льдах к западу от Земли Грейама[51] нам не давал покоя ветер. То же самое, шторм за штормом, испытал Норденшельд[52] восточнее этого полуострова. Английские экспедиции, которые работали в проливе Мак-Мердо, говорят о господствующих сильных ветрах. Мало того, теперь мы знаем, что в то время, как у нас на барьере стояла превосходная погода – штиль или слабый ветер, – Скотту на его базе примерно в 650 километрах западнее нас мешали в работе частые ветры.

Я ожидал, что температура воздуха будет высокой, так как небо над океаном всю зиму было темным. Каждый раз, когда позволяло состояние атмосферы, мы отчетливо видели темное, тяжелое «водяное» небо; эта картина не оставляла сомнения в том, что обширные участки моря Росса круглый год не замерзают. На самом же деле были очень сильные морозы, и средняя температура, отмеченная нами за год, насколько известно, самая низкая, какая когда-либо наблюдалась. 13 августа 1911 года мы зарегистрировали минус 59°. Пять месяцев в году градусник отмечал мороз ниже 50°. Стоило подуть ветру, как температура поднималась, только при зюйд-весте она обычно понижалась.

Мы часто наблюдали полярное сияние, но лишь изредка очень яркое. Оно было всевозможной формы, но, пожалуй, преобладали ленты преимущественно разноцветные, красные и зеленые. Мое предположение о монолитности барьера, о том, что его подстилает земля, вроде бы целиком подтвердилось нашими годичными наблюдениями. Зимой и весной паковый лед напирал на барьер, образуя торосы высотой до 12 метров. Это происходило в каких-нибудь двух километрах от нашего дома, а мы ничего не замечали. Мне кажется, если бы барьер был плавучим, столь мощные толчки не только ощущались бы у нас – они заставили бы дом содрогаться. Собирая дом, Стубберюд и Бьоланд слышали вдали мощный гул, но ничего не чувствовали. Сколько мы находились здесь, ни разу ничего не слышали и не ощущали никаких колебаний.

Еще одним надежным свидетельством служил большой теодолит, с которым работал Престрюд. Достаточно было самого малого пустяка, чтобы сбить его уровень, даже незначительного колебания температуры. Такой точный и чувствительный инструмент сейчас же сообщил бы нам, если бы основание плавало. В тот день, когда мы впервые вошли в бухту, откололся небольшой кусок западного мыса. Весной под напором дрейфующего льда обломился уголок одного из многочисленных мысов на внешней стороне барьера. Если исключить эти два случая, мы покинули барьер таким, каким застали его, совсем не изменившимся. О близости земли говорит и то, что, когда мы шли на «Фраме» вдоль барьера на юг, промеры указывали на быстрое уменьшение глубины. И наконец, лучшим доказательством должен служить рельеф барьера. Он не достигал бы высоты трехсот с лишним метров на 50-м километре к югу от Фрамхейма, если бы не покоился на материке.

Подготовка снаряжения для санного перехода шла теперь с лихорадочной быстротой. Мы давно уже поняли, что надо трудиться вовсю и использовать все рабочее время, если мы хотим подготовить основное снаряжение к середине августа. Личным снаряжением можно заниматься в свободное время. В первой половине августа дело стало приближаться к завершению. Бьоланд закончил изготовление четырех новых саней. За зиму он создал настоящий шедевр. Сани вышли удивительно легкие, но крепкие. Длина первоначальная – около трех с половиной метров. Полозья не окованные. Мы собирались взять с собой старые сани фрамовского типа с прочными стальными полозьями на тот случай, если этого потребуют поверхность снега и рельеф. Новые сани весили в среднем 24 килограмма.

Таким образом, мы сэкономили по 50 килограммов на каждых санях. От Бьоланда готовые части переносили в «интендантство». Здесь Хансен и Вистинг связывали их вместе, причем связывали на диво прочно. Вообще есть только одно средство добиться, чтобы работа была выполнена по-настоящему добросовестно: поручить ее тем, кто будет пользоваться ее плодами. Они знают, какая задача поставлена, и работают не только затем, чтобы достичь цели, но и чтобы вернуться. Каждый конец для вязки внимательно осматривают и проверяют, прежде чем пустить его в ход. Каждый виток кладут так, чтобы он лег точно на свое место. И вяжут так туго, что, когда соединение готово, намотку можно снять только ножом или топором. Пальцами не развяжешь. Санный переход, какой нам предстоял, – дело серьезное, и готовиться надо всерьез.

Помещение, где выполняли вручную эту работу, никак нельзя было назвать теплым и удобным. В «интендантстве» всегда было особенно холодно, вероятно, из-за постоянного сквозняка. Тут и дверь на барьер, и открытый ход в дом – вот вам и непрерывный ток свежего воздуха. Правда, не очень сильный, но много ли надо, чтобы его почувствовать, когда температура воздуха около минус 60°, а работаешь голыми руками. В этом помещении температура всегда была ниже нуля. И чтобы концы для вязки не задубели, Хансен и Вистинг ставили рядом с рабочим местом горящий примус, на котором грелся камень. Глядя на них, я восхищался их терпением. Сколько раз они час за часом работали голыми руками при температуре около минус 30°. И если бы это продолжалось недолго, но им пришлось много дней так трудиться в самую холодную и темную зимнюю пору. Для этого нужно немалое терпение. А каково ногам? Как ни обувайся, толку мало, когда надо стоять на одном месте. Мы убедились, что здесь – и вообще на морозе – для малоподвижной деятельности лучше всего обувь с деревянной подметкой. Но ребята из «интендантства» невесть почему не признавали этого вывода и всю зиму проработали в пимах из оленьего и тюленьего меха. Лучше колотить ногой об ногу, чем признать несомненное превосходство деревянной подметки в таких условиях…