Книга Оливье, или Сокровища тамплиеров - Жюльетта Бенцони

Когда, миновав Лион, они стали спускаться в долину Роны, суровый климат стал более мягким. Еще нежаркое солнце сияло в безоблачном небе. Река катила бурные воды, но на ее берегах попадались спокойные бухточки. Увидев это, Оливье сошел со старой римской дороги и спустился к воде. Там, не сказав ни слова, он начал раздеваться.

— Что такое, что вы делаете? — поинтересовался Монту.

— Собираюсь помыться, и вам советую.

— Мне? Еще очень холодно, и у меня нет желания снова свалиться с какой-нибудь хворью.

По правде говоря, опрятностью он не отличался. В Париже Монту решался иногда зайти в баню, но не столько чтобы соблюсти гигиену, сколько в надежде встретить там одну из тех соблазнительных плутовок, что имели обыкновение туда наведываться. К тому же, в Храме не слишком любили мыться, и после того как Монту силой вынудили покинуть Орден, он продолжал придерживаться того принципа, что грязь сохраняет тепло, особенно зимой. Во время его болезни в Клюни брат-лекарь мыл ему лицо и руки, но на большее не решался. Оливье, хотя и терпел запахи, исходившие от товарища, потому что знал, что пахнет не лучше, по-настоящему страдал от грязи, которая накопилась на теле за многие недели пути. Искушение окунуться было слишком сильным: он не устоял и вошел в воду, вырвав прежде клок травы, которым скреб себя изо всей силы, не питая, однако, иллюзий: без мыла отчистить себя по-настоящему было невозможно. Вода была холодная, но бодрящая, и хотя он пробыл в ней недолго, а потом вынужден был снова надеть поношенную одежду, тоже нуждавшуюся в хорошей стирке, он почувствовал себя гораздо лучше, когда снова пустился в путь. Главное, легче стало на душе. Он хотел омыть в реке душевные язвы и смыть телесную грязь, чтобы ступить на родную землю обновленным. И он чувствовал, что ему это удалось. Лишь одна колючка осталась в сердце, ядовитая заноза от его последней встречи с Од. Уверенность в ее любви к нему поддерживала его во время заключения в Пассиакуме. Тем горше было разочарование. Особенно если учесть, что он был старше на двадцать лет, и так естественно было с ее стороны предпочесть юношу своего возраста, хорошо сложенного, любезного, который унес ее подальше от Нельской башни в ту проклятую ночь. Сейчас она и ее мать, должно быть, соединились с Реми... а Жильда, конечно, решил изменить свою будущую жизнь из-за любви к ней. Тщетно Оливье твердил себе, что так лучше, но он не мог отделаться от мыслей, приносящих ему страдания.

По мере того, как мили следовали за милями, Од все более отдалялась от него, и, наверное, поэтому он замедлял шаг, оттягивая возвращение. У Оливье даже возникало желание повернуть назад, вернуться к ней, нарушив слово, данное королю. Но оттого, что оно было дано тому, кто уже мертв, обещание становилось лишь более обязывающим.

Когда они поравнялись с Ришранком, Оливье посмотрел на флаг над больницей Сен-Жан-де-Жерузалем, развевавшийся над главной башней, и промолчал, решив не рассказывать своему попутчику о своем первом появлении здесь. Ронселен де Фос, конечно, уже умер. Было разумней — и, конечно, более угодно Богу, — похоронить ненависть одновременно с любовью.

В Карпантра, где, согласно воле последнего Папы Климента V, давным-давно должен был собраться церковный собор и где жила лишь небольшая горстка кардиналов, царило сильное оживление, вызванное последней новостью: Ангерран де Мариньи, вчера еще всемогущий коадъютор королевства, был повешен на своей любимой виселице в Монфоконе... Так как он ни в какую не соглашался на избрание Папы, который мог бы дать развод Сварливому, и так как он своей волей препятствовал собранию конклава, языки работали безостановочно, и затрещины сыпались как со стороны сторонников, так и противников Мариньи, которые, естественно, были настроены более решительно. В общем, люди сводили старые счеты, и, к несчастью, наши странники попали в одно из столкновений. Тех, кто не принадлежит ни к одной из партий, часто колотят с обеих сторон. Естественно, бывшие тамплиеры, как и обычно, мужественно защищались, но дело в том, что стычка случилась на рынке; Оливье поскользнулся на каком-то объедке и, грохнувшись на прилавок мясника... сломал ногу.

Ему посочувствовал некий Кандель, каретник, живший у Порт д'Оранж, убежденный, неизвестно почему, что раненый молотил кулаками за то же дело, что и он сам, и поэтому в благодарность он отвел его к себе и пригласил врача-еврея из соседнего квартала. Это был умелый практикующий медик. Он обездвижил поврежденную ногу с помощью шин и повязок, смоченных в воде с мукой, — массе, которая, высыхая, затвердевает и тем самым обеспечивает необходимую неподвижность.

Кандель, бездетный и много лет назад овдовевший, жил один со старой служанкой, которая вела домашнее хозяйство. Ему пришелся по душе этот «резчик» благородного вида, родом якобы из Кастеллана, куда он и держал путь. Если каретник и догадывался, что мужчина выдает себя за кого-то другого, то лишних вопросов не задавал. Оливье с лихвой заплатил ему и выточил для него статуэтку Святой Магдалины, покровительницы его покойной супруги. Что касается Монту, которого Кандель тоже приютил, тот — естественно после серьезного мытья и отскребания — принялся за столярные работы так, как будто в жизни ничем другим не занимался: его врожденные сила и ловкость помогали ему управиться с самыми разными ремеслами.

Друзья оставались у каретника два месяца. Уже приближался День Святого Иоанна, когда они снова отправились в путь. Не без сожалений со стороны Канделя, который, однако, утешился обещанием Оливье навестить его в следующем году.

Они ушли утром, когда щедро светило то жаркое солнце, к которому они так стремились. С миндальных деревьев уже опали розовые лепестки, по склонам засинела лаванда, а в долинах между пологими склонами густо зазеленели ладанник и земляничник. Оливье без труда находил дорогу, по которой они шли с Эрве д'Ольнэ, чтобы доставить Ковчег в его подземное убежище. Через Апт, где они молились у саркофага Святой Анны, матери Марии, и через Маноск, где в Нотр-Дам-дю-Ромижье преклонили колени перед Черной Мадонной, они дошли до реки Дюранс, которую перешли в том же месте, что и в прошлый раз. Потом они дошли до Греу, белые мощные стены которого казались нетронутыми. В этом не было ничего удивительного: как и в Ришранке, стяг госпитальеров реял в небе над бывшим замком тамплиеров. Это было, конечно, лучше, нежели видеть великолепную крепость разрушенной или сожженной.

В этот день начала лета погода стояла чудесная! Над землями Прованса простиралось редкой синевы небо, сладко пахли сосновые леса, можжевельник и бук, карабкавшиеся по склонам, покрытым пахучими травами, а выше — плоскогорья с невысокой растительностью, где веяли буйные ветры! Очарованный родной землей, Оливье дышал полной грудью и шагал по большей части раздетый до пояса, с узелком за спиной, чтобы кожа впитала в себя горячие солнечные лучи. Монту сначала ворчал, а потом ему тоже захотелось подставить свое тело солнцу, и его волосатая шкура стала золотистой, что шло ему гораздо более, чем седина.

Они переправились через Вердон по старому римскому мосту, который не смогли разрушить зеленые бурные волны реки, более спокойные здесь, чем в ущельях, и сердце Оливье забилось чаще, потому что он ступил на собственную землю.