Книга Счастливчики - Хулио Кортасар

Она целовала его, все время следя за его лицом, и видела, что Лусио продолжает улыбаться. И она собрала все силы, какие были, чтобы начать разговор о Буэнос-Айресе.

— Нет-нет, хватит есть конфеты. Вчера ты умирал, а сегодня хочешь получить несварение желудка.

— Я съел всего две штуки, — сказал Хорхе, давая укутать себя дорожным пледом и строя мину незаслуженно обиженного. — Че, а как спокойно летит самолет. Как ты думаешь, Персио, могли бы мы на нем долететь до планеты?

— Нет, это невозможно, — сказал Персио. — В стратосфере мы превратились бы в пепел.

Закрыв глаза, Клаудиа оперлась затылком о край неудобной спинки кресла. Ее раздражало, что она раздражается на Хорхе. Вчера ты умирал… Такие слова ребенку не говорят, но она знала, что, по сути, не к нему они были обращены и что Хорхе виноват без вины. Бедняга, как это глупо — вымещать на нем то, что не имеет к нему никакого отношения. Она укутала его получше, притронулась ко лбу и стала искать сигареты. Напротив нее Лопес и Паула, играя, сплетали пальцы, мерились силой. У окошка в клубах дыма дремал Рауль. Тени сна уже побежали по его лицу, но он проснулся. В двадцати сантиметрах он увидел затылок доктора Рестелли и мощный загривок сеньора Трехо. Он мог бы почти дословно восстановить их разговор, хотя шум самолетного мотора не давал услышать ни одного слова. Наверняка они обменялись визитными карточками в намерении очень скоро найти друг друга, чтобы убедиться, что все в порядке и что никому из этих экстремистов (к счастью, севших в лужу благодаря инспектору и собственной глупости) не вздумалось связаться со злобными левыми газетами, которые облили бы всех помоями. В данный же момент, судя по тому, сколько пыла было в жестах доктора Рестелли, он, должно быть, уверял, что при ближайшем рассмотрении нет никаких доказательств того, на чем настаивают смутьяны. «Хороший-то адвокат доказал бы это в два счета, — подумал Рауль, и эта мысль его позабавила. — Но кто поверит, что на таком судне боевое оружие лежало безнадзорно, только руку протяни, и что липиды не разнесли нас в клочья через пять минут после того, как мы открыли огонь на палубе. Где доказательства того, о чем мы могли бы рассказать? Медрано, конечно. Но о нем мы прочитаем ловко состряпанный некролог в три строчки».

— Че, Карлос…

— Минутку, — сказал Карлос. — Она мне просто выворачивает руку, посмотри.

— Ущипни ее, и все дела, — сразу отпустит. Послушай, мне пришла в голову занятная мысль: а может, старички правы. Ты захватил револьвер?

— Нет, наверное, он у Атилио, — удивленно сказал Лопес.

— Сомневаюсь. Когда я собирал чемодан, то обнаружил, что кольт исчез вместе со всеми патронами. Поскольку он не был моим, я подумал, что это справедливо. Надо спросить у Атилио, но я уверен, что и у него железку тиснули. И вот еще о чем я подумал: вы ведь с Медрано ходили в парикмахерскую, так?

— В парикмахерскую? Погоди-ка, да, ходили, вчера. Неужели это было вчера? Кажется, прошло столько времени. Да, действительно ходили.

— И вот я думаю, — сказал Рауль, — почему вы не расспросили парикмахера насчет кормы? Наверняка не расспросили.

— По правде говоря, нет, — оторопел Лопес. — Нам было так хорошо, мы разговаривали о том о сем. Медрано был такой обаятельный, такой… И теперь эти типы цинично утверждают, что все было совсем иначе…

— Так вот насчет парикмахера, — сказал Рауль. — Тебя не удивляет, что, с одной стороны, мы все бились-искали, как бы выйти на корму, а с другой…

Паула почти не слушала их, она переводила взгляд с одного на другого и думала, сколько же они будут пережевывать это дело. Настоящими изобретателями прошлого были мужчины, а ее беспокоило то, что ждет впереди, если ее вообще что-то беспокоило. Каким будет Ямайка Джон в Буэнос-Айресе? Не таким, как на пароходе, не таким, как сейчас, город поджидает их, чтобы изменить, чтобы вернуть им все, что они, поднявшись на борт, отбросили от себя вместе с галстуком или телефонной книжкой. Там Лопес всего-навсего преподаватель, обыкновенный учитель, который должен подниматься в половине восьмого, чтобы идти обучать герундию с девяти сорока пяти или с одиннадцати пятнадцати. «Какой кошмар, — подумала Паула. — А еще страшнее — когда он увидит меня там, это будет страшнее, гораздо страшнее». Но зачем беспокоиться? Им так хорошо сейчас бездумно сплетать руки, переглядываться, показывать друг дружке язык, или вдруг спросить Рауля, не кажется ли ему, что они — идеальная пара.

Атилио первый различил трубы, башни, небоскребы, и, разволновавшись, пошел по проходу. Всю дорогу он изнывал от скуки между Нелли и доньей Роситой, а кроме того пришлось оказывать внимание и матери Нелли, на которую полет так подействовал, что она то разражалась слезами, то путанными семейными воспоминаниями.

— Глядите, глядите, мы уже над рекой, если приглядеться, виден мост Авельянеда! Вот дела: плыли туда целых три дня, а возвращаемся: два пинка под зад — и мы на месте.

— Такие достижения, — сказала донья Росита, смотревшая на сына с боязливым недоверием. — Как приедем, позвоним отцу, пусть приезжает за нами на пикапчике.

— Но, сеньора, инспектор сказал, что нам подадут такси, — заверила Нелли. — Атилио, пожалуйста, сядь на место, не маячь, не действуй на нервы. По-моему, самолет наклоняется, честное слово, сейчас перевернется.

— Как в той картине, где все погибают, — сказала донья Росита.

Мохнатый презрительно хохотнул, но сел. Ему трудно было сидеть на месте, не оставляло ощущение, что он должен что-то сделать. Он не знал, что именно, но энергия била через край, и он готов был сделать что угодно, если Лопес или Рауль его попросят. Но Лопес и Рауль молчали, курили, и Атилио чувствовал смутное разочарование. В конечном счете старики и фараоны своего добились, срамотища, будь здесь Медрано, уверен, им бы верха не взять.

— Какой ты весь из себя нервный, — сказала донья Росита. — Мало тебе, видать, вчерашних проделок. Погляди на Нелли, погляди. Да тебе бы со стыда сгореть — как она, бедняжка, из-за тебя вчера вся исстрадалась. В жизни не видела, чтобы столько плакали, право же. Ой, донья Пепа, дети — наш крест, уж поверьте. Как мы там хорошо устроились в каюте, и все-то из чистого дерева, и сеньор Порриньо такой забавный, и надо же было этим сорвиголовам впутаться в историю.

— Хватит, мама, — попросил Мохнатый, выдергивая волос, выросший на пальце.

— Мама твоя правильно говорит, — слабым голосом сказала Нелли. — Разве не понимаешь, — они тебя заманили, инспектор сам сказал. Внушили тебе, а ты и рад стараться…

Мохнатый резко выпрямился, как будто ему вонзили булавку.

— Дак ты хочешь со мной под венец или нет? — завопил он. — Сколько раз объяснять тебе, что случилось, балда безмозглая?

Нелли залилась слезами, но хорошо, что шумели моторы и усталым пассажирам было не до нее. Мохнатый пожалел, что вспылил, и сердито отвернулся к окну — смотреть на Буэнос-Айрес. Уже подлетали, самолет немного накренился, стали видны трубы электрической компании, порт, внизу проплывали и исчезали строения, колеблясь и дрожа в дымном, раскаленном воздухе полудня. «А какую мы пиццу закажем с Умберто и Русито, — подумал Мохнатый. — Вот чего не было на судне, того не было, надо сказать правду».