Книга Время побеждать. Беседы о главном - Михаил Делягин

На фоне этого неукротимого в силу своей объективной обусловленности людоедства теряют значение разногласия и даже противоречия предшествовавших эпох — примерно так же и по тем же причинам, по которым они теряли значение в гитлеровских лагерях уничтожения. Левые и правые, атеисты и фанатики, националисты и интернационалисты, евреи и антисемиты, интеллектуалы и гопники равно не имеют никакой самостоятельной ценности перед останавливающимся, но еще всесокрущающим катком глобального бизнеса, и равно рассматриваются им не более чем как полуфабрикат для извлечения прибыли.

Общий враг — причем сознательный, последовательный и органически не способный к каким бы то ни было компромиссам — создает естественную почву для объединения против него. Содержанием мировой истории ближайшего десятилетия станет национально-освободительная по своей сути борьба самых разных народов за свой реальный суверенитет против «железной пяты» глобальных монополий, — борьбы, которой срыв человечества в глобальную депрессию принесет трагическую победу. Общность интересов в этой борьбе создает основу для парадоксального союза патриотов разных стран, в том числе и конкурирующих друг с другом. Ведь, конкурируя, они, в силу своих патриотических взглядов, все же не отрицают права на существование друг друга, в то время как глобальный бизнес считает чудовищным извращением любое обособление какого-либо общества от его разрушающего (на сегодняшнем этапе развития человечества) влияния.

При всей парадоксальности нечто подобное бывало даже в относительно недавней истории. Оставив за рамками антигитлеровскую коалицию в силу как очевидности, так и исторической скоротечности этого примера, вспомним, например, Священный союз — объединение монархий Европы первой половины XIX века в общем противостоянии сначала Наполеону, а затем тогдашней революционной волне. При всем цинизме и страхе, с которыми европейцы эксплуатировали романтизм Николая I, Священный союз деятельно и эффективно отстаивал фундаментальные монархические принципы. Своими частными интересами жертвовала не только Россия, но и, иногда — некоторые его европейские участники (хотя бескорыстное служение этой идее Николая I и привело его к личной и государственной катастрофе в ходе Крымской войны с укрепившимися благодаря его помощи союзниками).

Современным аналогом Священного союза может стать БРИКС. Постмодернистски анекдотическое появление этого объединения, «для красного словца» выдуманного фондовым аналитиком на основании случайного кратковременного сближения формальных параметров, не должно заслонять от нас длительности его существования и возникших в этой первоначально придуманной структуре серьезных партнерских отношений. БРИКС оказался устойчивым объединением и даже включил в себя Южную Африку именно потому, что в него вошли страны, способные к самостоятельному развитию и не принимающие в силу этого либеральную идеологию глобального бизнеса. Даже самые компрадорские руководители этих стран готовы сотрудничать с глобальными монополиями лишь на правах младших партнеров и совершенно не согласны на желательное для тех (просто в силу стремления к максимизации прибыли) бесправное положение младших менеджеров.

Это не просто столкновение корыстных амбиций — это обособление в пока еще едином глобальном рынке весьма значительных кусков, которые оказываются не по зубам даже могущественному глобальному бизнесу. Это слабые и не сознающие себя, но, тем не менее, достаточно стойкие и уже нащупавшие друг друга зародыши будущего, которые в совокупности, несмотря на всю глубину различий между ними (а отчасти, возможно, и благодаря ей), способны оказать определяющее влияние на формирование новых правил игры и, в целом, архитектуры мира после его срыва в глобальную депрессию.

Российские мыслители, — в частности, М. Хазин и А. Фурсов, — каждый по-своему, но в принципе в один голос указывают, что завершение глобального проекта либерализма с исторической точки зрения вполне закономерно совпало с его победой. В 1991 году уничтожением Советского Союза было завершено формирование единого глобального рынка, — и уже в 1994-м мексиканский кризис сигнализировал о начале проблем, связанных с загниванием глобальных монополий. Стратегическая исчерпанность либерального проекта стала очевидной миру уже в ходе долгового кризиса развивающихся и неразвитых стран в 1997–1999 годах.

Срыв в глобальную депрессию ставит на повестку дня существование не одной лишь только России, но и всего человечества как такового. В частности, становится непонятно: как в принципе удастся развивать технологии в условиях умирающей системы кредитования, да еще и без военной угрозы, которая одна создает должные стимулы их развития? Более того, непонятно, как вообще сохранять технологии в условиях кризиса науки и образования, вызванного кризисом современного знания как такового из-за снижения степени познаваемости мира. В США, например, накопленная инфраструктура уже обветшала, так как общественные блага (и, соответственно, общественные усилия) нерентабельны с точки зрения фирмы — а ведь разрушение технологической инфраструктуры будет означать быструю примитивизацию жизни и радикальное сокращение численности человечества.

Если подниматься на философский уровень — как сохранять человеческий облик в ситуации, когда господствующая идеология либерализма принципиально отрицает мораль как таковую (яркой иллюстрацией этого служит истерическая реакция Чубайса даже на простое упоминание Достоевского), а резкое ухудшение условий жизни создает сильнейший соблазн избавиться от моральных норм, сохраняющихся «по инерции»? Решение этих проблем представляется взаимосвязанным, ибо сохранение технологий и их развитие позволят сохранить и даже повысить массовый уровень жизни, что, в свою очередь, создаст предпосылки для предотвращения расчеловечивания.

И напротив — падение уровня жизни, даже временное, может привести к падению численности специалистов ниже критического уровня, утрате технологий и срыву человечества в новые «темные века» даже не по социально-политическим, а по сугубо технологическим, материальным причинам.

Уникальность России — и ее главный в настоящее время исторический шанс — заключается (разумеется, среди прочего) в русской культуре (понимаемой в широком смысле этого слова как образ действия и мировосприятие), созидающей нашу цивилизацию. Эта культура является в настоящее время единственной культурой мира, которая одновременно и отрицает либеральный идеал вседозволенности (противопоставляя ей справедливость, то есть мораль), создавая возможность сохранять человеческий облик даже в тяжелейших условиях, и имеет серьезнейший опыт развития технологий. При этом исторически технологии развивались носителями этой культуры преимущественно не на частной, а на государственной основе (задолго до Советской власти, еще на казенных оружейных мануфактурах) — что, в условиях депрессии, представляется единственно возможной формой устойчивого развития общества.

Особенности русской культуры могут позволить нашему обществу выковаться под ударами глобальной депрессии и внутренней Смуты в новое общественное устройство — своего рода «технологический социализм», объединяющий требуемые современному человечеству больше всего технологический прогресс и гуманизацию на основе отказа от эксплуатации человека человеком как основы человеческого общества. Разумеется, и эксплуатация, и рынок останутся — как сохранялись они и при обычном социализме (не стоит забывать, что даже в 1938 году малый бизнес, выражаясь современным языком, давал 6 процентов промышленного производства СССР). Но основой экономической жизни общества будут отношения индивида с обществом в лице государства, а не отношения индивидов между собой.