Книга Падшие в небеса.1937 - Ярослав Питерский

– А что ж мне с ним делать-то? – растерялся Павел.

– Сожги его! И все! Или порви!

Павел опешил. Он внимательно посмотрел на старика, разжал руку и взглянул на смятую бумагу. Сглотнув слюну, медленно попытался расправить листок, но тут, же скомкал его.

«Сжечь письмо! Сжечь и не узнать, что в нем?! Как все просто! Сжечь плохую и ужасную весть! Сжечь и забыть! Гениально и жестоко! Жестоко? К кому? Нет! Это спасение! Вера! Верочка! Она любит меня! Она ждет меня! Зачем мне знать, что она пишет? Пусть она останется в моей памяти такая, как есть! И эти страшные строчки, что они дадут?» – лихорадочно подумал Павел.

Он протянул бумажку Спиранскому и сказал:

– А вы мне поможете?

– Конечно! – радостно отозвался инженер. – Эй! Федор! – позвал он Попова.

Железнодорожник, который сидел возле своей кровати, угрюмо посмотрел на старика и буркнул:

– Что надо?

– Ковыляй сюда! Спички есть?

– Ну, есть! – Попов со вздохом встал с табуретки и, взяв костыли, шагнул к кровати Павла.

– Давай! – Спиранский радостно вырвал из руки Павла письмо.

Еще несколько секунд и бумага засветилась рыжим пламенем. Огонь, словно хищник, пожирал листок. Черный пепел сыпался на бетонный пол.

– Лучше бы на самокрутки пустили! Здесь каждый клочок на вес золота! – проворчал железнодорожник.

– Нет, эту весть нельзя курить! Вредно! Слишком много дерьма мы внутрь и так глотаем! А тут еще плохие вести! Нет! Я тебе лучше вон газету у санитарки выпрошу! – Спиранский размел здоровой ногой по полу все, что осталось от письма.

Довольный своей работой, он похлопал Павла по плечу и сказал:

– Ну, а теперь немного поспи. Поспи. Тебе отдохнуть надо…

Павел отвернулся к стенке. Он закрыл глаза. И ему стало легче! Словно кто-то невидимый снял страшный груз ощущения потери Веры! Потери ее любви!

Клюфт, вслушивался в звуки тюремного лазарета. В помещение шептались люди. Его однопалатники старательно пытались не шуметь, чтобы не мешать, ему спать. В коридоре слышались крики и ругань. Звенели металлические решетки и лаяли собаки. Павел вдруг захотел увидеть небо, обычное голубое небо.

«Интересно, какое оно сейчас? Наверное, облака, которые проплывают над тюрьмой, пытаются закрыть его синь. Но небо, то и дело проглядывает сквозь эти белые или серые бесформенные одеяльца. Небо! Какое оно? Какое оно сейчас? И что там, в его глубине. Ученые говорят, там, за небом, космос! Там необузданная даль вселенной. Там холодно и ничего нет! Но, а дальше? Ведь вселенная когда-то кончается? Где ее грань? Она же не может быть бесконечной? Не может быть безразмерной? Да и вообще, кто ее сотворил? Неужели Бог? Бог смог сотворить бесконечность? Необъятность? Но на что Богу бесконечность? На что? Зачем ему необъятность? А они с Верой лишь песчинки в этом огромном пространстве? Неужели Бог, если он есть, знает и про них? А есть ли вообще ему дело до них? Вот мне же нет никакого дела до песчинки, которая валяется где-то в углу камеры на полу? Что мне до нее?» – Павел немного напугался объемом своих мыслей.

Эка! Замахнулся на вселенную! Поперло на вселенские масштабы!

– Богу есть дело до каждого… – прозвучал знакомый голос.

Павел очнулся. Он лежал в темноте. Где-то вдалеке поскрипывали нары. И слышалось ровное дыхание соседей. Кто-то храпел. Арестанты спали. Глубокая ночь…

И опять:

– Есть, есть. Не волнуйся. Ведь ты же подумал о песчинке…

Иоиль! Это был определенно он! Павел резко вскочил и застонал. Рана все еще тревожила тело. Мышцы заныли. Где-то внутри резануло как ножом. Павел повалился головой на кровать.

– Это ты? – спросил в пустоту Павел.

– Да, я.

– Но, почему я тебя не вижу?

– А зачем? Тебе же нужен не я, а ответ. Ответ на твои мысли. Вопросы ты задаешь, а ответа не находишь…

– Да, действительно. Не нахожу. А они есть, ответы? А? Есть?

– Есть, есть…

– Но почему я их не нахожу?

– Рано. Еще рано. Всему свое время. Если так угодно Господу!

– Хм, но я могу умереть. И все. Тогда вообще никаких ответов не будет? А? – Павел ухмыльнулся.

– Будет. Смерть. Что такое смерть? Умрет твое тело. Оболочка. А душа?! Как может умереть душа? Она же не кожа и не мясо. Она не может сгнить.

– И, что? Что тогда?

– Тогда ты и найдешь ответы.

– Нет, а сейчас, сейчас? Почему я не могу найти?

– Ты не обращаешься к Богу. Ты говоришь лишь с собой. Как Бог тебе может ответить, если ты его не спрашиваешь?

Повисла пауза. Павел молчал. Он тщетно пытался отыскать глазами в темноте силуэт Иоиля. Но нет, не мог. Зрачки колола тьма.

– Богослов, ты здесь? – спросил тихо Павел. – Ты ведь просто сон. Мое видение. Тебя нет! Я просто схожу с ума!

– А, зачем тогда ты разговариваешь со мной? – грустно спросил богослов.

– Мне интересно… Иоиль. Скажи, как я могу поверить в Бога, если вокруг меня происходит столько несправедливости и мерзости? Столько грязи и предательства? А?

– Это твое дело. Но ведь ты и не пробовал это сделать. Ты боишься это сделать. Как Бог может помочь тебе, если ты его не просишь?

Павел вновь задумался. Пауза немного затянулась. Клюфт, вдруг испугался, что его сон растает и Иоиль растворится в темноте! Павел очень хотел, чтобы богослов поговорил с ним еще:

– Иоиль, что мне делать?

– Попроси Бога помочь.

– Как?

– Объяли меня муки смертные и потоки беззакония устрашили меня; Цепи ада облегли меня и сети смерти опутали меня. В тесноте моей я призвал Господа и к Богу моему воззвал. И Он услышал от чертога своего голос мой, и вопль мой дошел до слуха Его! Повтори это. Проси.

Павел сжал кулаки. Он закрыл глаза и почти беззвучно зашевелил губами:

– Объяли меня муки смертные и потоки беззакония устрашили меня; Цепи ада облегли меня и сети смерти опутали меня. В тесноте моей я призвал Господа и к Богу моему воззвал. И Он услышал от чертога своего голос мой, и вопль мой дошел до слуха Его!

Раздался грохот. Павел вздрогнул. Он не просто испугался. Его обуял ужас! Ужас того, что этот сон вдруг стал реальностью. Но нет. Нет, еще мгновение и все кончилось. Павел открыл глаза. Резкий свет. Три тени нырнули в камеру. Послышались крики и отборный мат. Тюремщики гремели ключами. Топот кованых сапог и какая-то возня. Клюфт испуганно соскочил с кровати. Он свесил босые ноги, встав ступнями на холодный пол. От сквозняка и холодного камня пальцы мгновенно замерзли.

Трое тюремщиков схватили Спиранского. Старика скинули с кровати и поволокли к выходу. С грохотом упали его костыли. Евгений Николаевич безропотно молчал. Его тащили по полу, словно куль с картошкой. Конвоиры шипели и матерились.