Книга Полураспад СССР. Как развалили сверхдержаву - Руслан Хасбулатов

Из зала. Лукьянов врет, значит?

Горбачев. Во-первых, я этого заявления еще не видел и не слышал. Если он это говорит — он преступник. С Лукьяновым я ведь не разговаривал, ни с кем не разговаривал из этой хунты.

Ельцин. Товарищи, для разрядки. Разрешите подписать Указ о запрещении деятельности российской Компартии (Бурные аплодисменты. Ельцин подписывает Указ.)

Горбачев. Я не знаю, что там написано и как он называется. Если так, как сказал Борис Николаевич, то Верховный Совет России, который столько сделал и должен еще сделать, сейчас в этом случае вряд ли должен поддержать президента Бориса Николаевича, которого я уважаю и… (Выкрики из зала.) Одну минутку, не вся Компартия России участвовала, не все коммунисты России участвовали в заговоре и его поддерживали. (Выкрики из зала.) Поэтому, если будет установлено, что российский Центральный комитет Компартии и какие-то комитеты в областях солидаризировались с этим ГКЧП, то я бы такой Указ поддержал. Но запрещать Компартию в целом — это, я вам прямо скажу, будет ошибкой со стороны такого демократичного Верховного Совета и Президента России. Поэтому точно ли назван Указ?

Хасбулатов. Михаил Сергеевич, Указ не о «запрещении», а о «приостановлении» деятельности российской Компартии до выяснения правоохранительно-судебными органами ее причастности ко всем этим событиям. Это совершенно законный Акт.

Ельцин. Да, Руслан Имранович правильно пояснил. Указ не о «запрещении», а о «приостановлении» деятельности КПСС и Российского ЦК КП и их комитетов на территории России.

Горбачев. Это — уже другое дело. Я обращаюсь к вам, депутаты: будьте до конца демократами. И тогда с вами будут все подлинные демократы, все здравомыслящие люди… Там, где будут требоваться самые решительные меры и оправданы ситуацией, а ситуацию мы с вами пережили такую, из которой вытекают очень тяжелые уроки, — с моей стороны будут приниматься (на основе совета со всеми вами, это очень важно) самые решительные меры. К этому я готов и морально, и политически. Но до конца буду настаивать на том, что если мы расколем обгцество, не пойдем на объединение демократических движений и сил всего здорового общества, то будет драка в нашем обществе. А мы ее должны сейчас избежать, и люди ее тоже не приемлют. Вы обратили внимание, как часть людей прореагировала: «Давайте порядок», «іДавайте Брежнева, давайте Сталина, лишь бы был порядок». Поэтому мы должны показать, что мы можем решать дела и должны решать их в условиях законности и демократии. Я буду настаивать на таком способе действий. Но это не в ущерб решительности и твердости…

Еще множество вопросов было задано Горбачеву. Он отвечал длинными рассуждениями, отвлекаясь и сбиваясь с мысли на мысль. Депутаты его «добивали», иронизируя вслух, перебивали вопросами.

Мне, откровенно говоря, стало жалко Горбачева. Я шепнул Ельцину: «Надо заканчивать». — «Почему?» — спросил Ельцин. «Да попросту жаль его!» — ответил я. Ельцин согласно кивнул. Затем обратился к депутатам:

«Уважаемые народные депутаты! Полтора часа президент на трибуне (выкрики: «Мало!»), а сейчас… дело в том, что в 6 часов заседание «девятки» (руководителей союзных республик. — P.Х.). И мы должны — президент страны и я — там быть и продолжить сегодня обсуждение принципиальных вопросов: о народном хозяйстве, о кадрах и так далее. (Шум в зале.) Поэтому я хотел бы просить вашего разрешения на закрытие нашего собрания, поблагодарить президента Горбачева за то, что захотел с вами встретиться, поблагодарить вас за твердость и решительные действия, которые подавили путчистов. До свидания. Спасибо».

Я. Борис Николаевич, дайте слово Хаджиеву, он давно стоит у микрофона.

Ельцин (недовольно соглашается). Одну минуту, не расходитесь! Хаджиев, пожалуйста!

Хаджиев. Я хочу сказать, я не принимал участие в ГКЧП, меня не стоит записывать в их союзники.

Ельцин. Хорошо! Хаджиев — не путчист! (Смех в зале.) Спасибо, уважаемые депутаты.

…Общее впечатление от выступления Михаила Горбачева и его ответов на вопросы у меня сложилось противоречивое. Как оказалось, он еще не пришел в себя от пережитого шока, не освоил ситуацию, не «переварил» всей информации и дезинформации, колоссальным потоком хлынувшей к нему В целом речь его, ответы на вопросы были слабыми, часто Горбачев переходил без связи от одной темы к другой, вплетая в ткань сложнейших политических событий личные, семейные переживания.

И еще одно. По-видимому, президент внушил себе, что его, Горбачева, российские депутаты встретят как героя. Это была наивность с его стороны, крайне ошибочное мнение — депутаты в течение двух дней и трех ночей, без сна, ходившие рядом со смертельной опасностью, бросавшиеся под танковые колонны на подступах к Белому дому, охрипшие от споров и разговоров с десантниками, убеждая их отказаться от черных замыслов, во многом обвиняли самого Горбачева в трагедии. Ими вспоминались его кадровые просчеты, бесконечные обсуждения программ реформирования экономики, нерешительность в этой области. Они подметили склонность к альянсу с реакционерами и его поддержку областных и республиканских партийных бонз, всей огромной, провинциальной Вандеи, открыто боровшейся с российским руководством. Конечно, надо было президенту, по крайней мере, твердо заявить о своих позициях по ряду вопросов. Как мне представлялось, чисто логически он должен был, во-первых, поблагодарить российских депутатов, отметить выдающуюся роль москвичей; во-вторых, признать свою личную вину за кадровую политику и иные просчеты; в-третьих, наметить тип ориентира развития страны, включая судьбу Союзного договора — уже с позиций качественно новых условий. А Горбачев даже не понял, что за три дня вся страна стала другой, а существующая система управления — рухнула.

В общем, что-то об этом он говорил, но как-то витиевато, расплывчато, неопределенно и поэтому неубедительно. Отсюда — и реакция «зала» — речь его постоянно перебивалась выкриками депутатов, которые вели себя довольно бесцеремонно. В общем, президент сник, в какой-то мере растерялся. Да и Ельцин его довольно жестко «прижимал», выдвигая те или иные требования и добиваясь от Горбачева согласия на какие-то решения. Это было, конечно, не очень благородно и даже жестоко.

После закрытия собрания два президента и я вошли в кабинет Ельцина. Разговаривали часа два. Президент СССР был весь во власти эмоций: вспомнил, как он впервые услышал мой голос но Би-би-си, где я давал оценку членам ГКЧП как государственным преступникам и зачитал воззвание «К гражданам России», в котором мы обратились за поддержкой к народу для подавления путча. — «Я сказал Раисе Максимовне, — рассказывал президент, — если Россия поднялась на защиту Конституции, до освобождения осталось ждать не долго». — «Что вам ответила Раиса Максимовна?» — задал я быстро вопрос.

— Она сказала, что никогда бы не подумала, что нашим спасителем окажутся Ельцин, Хасбулатов и их соратники, — был ответ.

— На этом ошиблись и заговорщики, полагая, что мы ни в коем случае не будем добиваться вашего возвращения в Кремль, — сказал я.

— Да, вы здорово переиграли этих предателей, — согласился Горбачев.