Книга Книга Страшного суда - Конни Уиллис

Звонари с Финчем все еще трудились, играя перемены одну за другой в установленном порядке, сгибая-выпрямляя колени и не выпуская веревки из рук, целеустремленные, как Монтойя. Колокола звонили громко и надрывно, заглушая шум дождя. Будто сигнал тревоги. Будто крик о помощи.

Запись из «Книги Страшного суда»

(066440-066879)

Канун Рождества 1320 года (по старому стилю). Времени меньше, чем я думала. Только что вернулась из кухни, и Розамунда передала, что меня звала леди Имейн. Та о чем-то увлеченно беседовала с посланником епископа — судя по ее лицу, не иначе как перечисляла в очередной раз грехи отца Роша, — но когда мы с Розамундой подошли, она показала на меня со словами: «Вот об этой особе я толковала».

Особа, не девица. И в голосе упрек, граничащий с обвинением. Неужели выдала посланнику, что подозревает меня в шпионаже на французов?

— Говорит, что ничегошеньки не помнит, — продолжала леди Имейн. — Однако грамоте она разумеет. Где твоя брошь? — повернулась она к Розамунде.

— У меня на плаще. Я оставила его наверху.

— Так сходи за ним.

Розамунда неохотно поплелась на чердак.

— Сэр Блуэт привез моей внучке брошь в виде любовного узелка с надписью на латыни. А она, — леди Имейн устремила на меня торжествующий взгляд, — сумела прочитать, и в церкви давеча говорила слова службы вперед священника.

— Кто учил вас грамоте? — осведомился посланник заплетающимся языком.

Я думала снова сослаться на сэра Блуэта, который якобы сам перевел надпись на брошке, но не стала — вдруг он уже успел опровергнуть мои слова.

— Не ведаю. Я запамятовала всю свою жизнь до нападения в лесу, ведь мне повредили голову.

— Едва очнувшись, она тараторила на никому не понятном языке, — выдвинула новое доказательство леди Имейн. Я по-прежнему не понимала, в чем она пытается меня обвинить и как ей может помочь посланник.

— Святой отец, вы ведь поедете через Оксфорд, когда покинете нас?

— Да, — настороженно ответил он. — Мы долго не загостимся.

— Прошу вас, возьмите эту особу с собой и отвезите в Годстоу, к сестрам в обитель.

— Мы не едем через Годстоу. — Пустая отговорка. Монастырь едва ли в пяти милях от Оксфорда. — Но я узнаю у епископа, не разыскивает ли ее кто, и пошлю вам весточку.

— Мне подумалось, что она может быть из монахинь, раз говорит на латыни и знает службу, — заключила Имейн. — Потому и прошу вас отвезти ее в обитель, чтобы там поспрашивали по монастырям, не знают ли ее где.

Посланник занервничал еще больше, но согласился. Значит, времени у меня только до их отъезда — а они, по его словам, не загостятся. Если повезет, пробудут тут до Избиения младенцев, если же не повезет... Хочу сейчас уложить Агнес и постараться еще раз поговорить с Гэвином.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Уложить Агнес в кровать Киврин удалось только на рассвете. Появление «трех волхвов» окончательно прогнало сон, и девочка ни в какую не соглашалась даже просто прилечь, боясь, что пропустит самое интересное, хотя устала она смертельно.

Пока Киврин помогала Эливис подавать угощение на стол, Агнес таскалась за ней хвостом и канючила, что проголодалась, а потом, когда накрыли и сели пировать, не съела ни куска.

Киврин было некогда ее уламывать. Сперва пришлось носить блюдо за блюдом из кухни в зал через весь двор — подносы с олениной и запеченной свининой, а потом огромный пирог, в котором запросто поместилась бы стая живых дроздов. Если верить священнику из реформистской церкви, между всенощной и утренней рождественской службой надлежало соблюдать пост, однако все до единого, включая посланника, с аппетитом уплетали запеченных фазанов и гуся, а также тушеного кролика с шафранной подливкой. И пили. «Волхвы» постоянно требовали подлить им еще.

Хотя перебрали они и так уже изрядно. Монах с сальной ухмылкой пялился на Мейзри, а клирик, пьяный еще с дороги, сполз почти под стол. Посланник хлестал в три горла, то и дело прося Розамунду подать ему чашу с рождественским элем и размахивая руками все беспорядочнее.

«Хорошо, — подумала Киврин. — Может, он напьется и забудет, что обещал леди Имейн отвезти меня в Годстоу». Она пошла с чашей к Гэвину, надеясь еще раз спросить его про переброску, однако рыцарь с хохотом рассказывал что-то Блуэтовой свите, которая тут же потребовала еще эля и мяса. Когда Киврин добралась до Агнес, девочка уже крепко спала, уложив голову на хлебную тарелку. Киврин осторожно подхватила малышку на руки и понесла наверх, в светлицу Розамунды.

Из открывшейся навстречу двери выглянула Эливис с полной охапкой перин.

— Как вы кстати! Мне нужна ваша помощь.

Агнес заворочалась у Киврин на руках.

— Принесите полотняные простыни. На этой кровати мы положим церковников, а сестру сэра Блуэта с ее девицами на чердаке.

—А я где буду спать? — спросила Агнес, вырываясь.

— Мы ляжем в амбаре, — ответила Эливис. — Только тебе придется подождать, пока мы постелем. Иди поиграй покамест.

Два раза девочке повторять не пришлось. Она радостно запрыгала вниз по ступенькам, размахивая рукой с колокольчиком.

Эливис передала Киврин перины.

— Отнесите их на чердак, а из резного сундука достаньте горностаевое покрывало.

— Как думаете, сколько посланник со своими людьми здесь пробудет? — спросила Киврин.

— Не знаю, — обеспокоенно отозвалась Эливис. — Надеюсь, что не больше двух недель, иначе у нас закончится мясо. И подголовники не забудьте прихватить попышнее.

Двух недель хватит с лихвой — стыковка гораздо раньше, а эти тут явно обосновались надолго. Когда Киврин спустилась с чердака, прижимая к себе охапку постельного белья, посланник зычно храпел на тронном кресле, а клирик сидел, закинув ноги на стол. Монах зажал в углу какую-то из служанок сэра Блуэта и теребил ее платок. Гэвин куда-то подевался.

Киврин доставила Эливис белье с покрывалами, затем вызвалась отнести постели в амбар.

—Агнес очень утомилась. Мне бы ее уложить поскорее.

Эливис кивнула рассеянно, взбивая тяжелый подголовный валик, и Киврин сбежала по лестнице на двор. Ни на конюшне, ни в пивоварне Гэвин не отыскался. Она покрутилась у нужника, пока двое вышедших оттуда рыжих парней не посмотрели на нее удивленно, потом отправилась в амбар. Гэвин, видимо, либо снова где-то тискает Мейзри, либо присоединился к праздничным гуляньям на лугу — оттуда доносились взрывы бурного хохота.

Накрыв мехами и одеялами расстеленную по полу солому, Киврин спустилась вниз и вышла на луг, проверить свою догадку. Сельчане стояли вокруг большого костра перед погостом, грея руки и прихлебывая из больших рогов. В отблесках пламени багровело лицо папаши Мейзри и старосты. Гэвина не наблюдалось.