Книга Подозреваемый - Юрий Азаров

— Ну а как их еще назвать, — сказал я. — Я на своей шкуре испытал их правотворчество. Я человек лояльный и считаю лояльность главной целью правового и духовного развития личности.

— Это что-то новое, — ответил Назаров. — Мы как-то раньше этот термин не употребляли.

— Это вы не употребляли, а я употреблял всегда.

Неожиданная напряженность, возникшая между нами при общении, завершила разговор. Назаров поднялся и, неловко попрощавшись, ушел.

Мы смотрели телевизор. Периодически выступали повстанческие ораторы с требованием признать Народное собрание наравне с Государственной Думой, пусть, дескать, будет еще одна параллельная власть. После обеда требования повстанцев стали скромнее: они соглашались даже на создание фракции в Государственной Думе. А к вечеру пошли угрозы: если правительство и президент не согласятся на создание фракции в Государственной Думе, то они взорвут телевизионную башню. При этом по телевизору показали коробки с динамитом, гранаты и еще какие-то взрывные устройства.

В десятом часу вечера пришел Костя Рубцов.

— Ну вы, конечно, все знаете, — еще с порога заявил Костя. — Но я могу кое-что добавить. С почтамта, телеграфа и Министерства внутренних дел их вышибли, а на телебашне они засели прочно и, похоже, не намерены сдаваться. Очевидно, президенту придется пойти на уступки. В качестве посредника выступил Касторский. Он побывал в правительстве и на телебашне. Завтра будут опубликованы интервью с ним. Сейчас по городу ходят листовки с его речью. Он призывает к порядку и к подчинению. Но поскольку требования повстанцев справедливы, он считает, что надо пойти им навстречу. Правительство, говорит он, только выиграет от того, что в стране появится еще одна реальная сила. Во всяком случае, они поутихомирились и уже не требуют отставки президента.

— Ну а что Назаров? — поинтересовался я.

— А что Назаров? Мы как занимались, так и продолжаем заниматься. Шилов с Назаровым считают требования и действия Народного собрания справедливыми. Несколько генералов, бизнесменов и банков поддерживают требования Народного собрания. Это должно было случиться. Дальше идти некуда.

— Бунт, война — это всегда плохо, — заметила Жанна.

— Россия — страна бунтов и смуты, — сказал Костя. — Как вы себя чувствуете?

— Ничего, — ответил я. — Должно быть, сильный ушиб. Вот что-то с глазом. Дергается.

— Нерв зацепили, — сказала Жанна. — Лежи спокойно. Врач рекомендовал покой и еще раз покой.

Потом Жанна сходила куда-то за молоком и крупой. Сахар у меня был в запасе. Она приготовила мне отличную молочную кашу и стала кормить с ложечки. Я запротестовал. Она улыбнулась:

— Боишься подпускать к себе?

— Не боюсь, — ответил я, хотя она угадала мой настрой. Я с удовольствием поел кашу, и мне стало легче.

Жанна сидела рядом, готовая в любую секунду выполнить любое мое желание. Она ждала. Я знал это ее напряженное состояние, когда она в ожидании примирения сдерживала себя. Так бывало после наших продолжительных ссор. А потом кто-то из нас, чаще всего я, не выдерживал и раскрывал объятия, и Жанна бросалась ко мне со словами песни: "Давай никогда не ссориться…" Сколько в ней в такие минуты было щедрой ласки, готовности по моему малейшему желанию проявить всю свою страсть. И сейчас она ждала, точно говоря: "Ну, ну давай же… Забудем все…" Но я молчал. Больше того решительно перевел разговор в другое русло.

— И сколько платят тебе на твоей службе? — это вырвалось потому, что где-то внутри меня по-прежнему разъедала гадкая мысль с обвинениями: "Зачем же ты ко мне пришла, раз тебе там так хорошо…" Она поняла меня и резко, однако с улыбкой спросила:

— Это так важно для тебя? Тебе нужны деньги? Могу одолжить!

— Да нет, я просто так. Спасибо тебе за все.

— Мне твоя благодарность не нужна. Все, что я делаю, делаю для себя. Ты самое светлое пятно в моей жизни.

— Всего лишь пятно? — улыбнулся я, довольный своей подковыркой, снова из меня полезло все самое отвратительное.

— Не придирайся к словам. Я скоро уйду. Когда понадоблюсь, дай знать…

— Не сердись на меня. Я всегда о тебе хорошо думаю.

На глазах Жанны блеснула слеза.

— Разве я виновата, что я такая.

— Прости меня за все, — сказал я и поцеловал ей руку.

— За все не могу. — Она точно просветлела.

— Но хотя бы частично, — нежно и просительно улыбнулся я, готовый раскрыть для нее свои объятия. Но в это время в дверь постучали, и она пошла открывать.

— К тебе гости, друг мой, — сказала она не без иронии, и я увидел в проеме дверей Светлану Хрусталеву.

Хотя я и понимал всю непоправимость ситуации, но все-таки сердце мое екнуло, и какая-то радостная волна прокатилась по всему моему телу. Жанна бросила на меня быстрый скользящий взгляд и отвернулась. Я знал, Жанна обладает тем безошибочным интуитивным чувством, которое позволяет ей мгновенно получить точную информацию обо всем происходящем. Мне стало невыносимо жалко ее, а предательница-душа безмерно возликовала, когда Жанна сказала:

— Ну мне пора уходить, мой дружочек. Надеюсь, за тобой будут хорошо ухаживать.

В две секунды она собралась и, помахав мне рукой, быстро вышла из комнаты.

— Я не вовремя? — сказала Светлана. — Простите меня. Но я не могла ждать. Когда я узнала, что с вами случилось, не находила себе места, потому и примчалась… Не вовремя? — еще раз спросила она робко.

— Очень даже вовремя, — сказал я и распахнул для нее свои объятия. Светлана плюхнулась в мое тепло, зарылась в мою рубашку, ее плечи задергались, и на груди я ощутил ее слезы. Я боялся пошевельнуться. Боялся встретиться с нею взглядом. Вечно бы вот так молчать и так облегченно чувствовать упругость ее тела.

— Неужели это правда? — прошептала она, чуть приподняв голову. — Я так счастлива!

— Больше никогда не будешь писать грустных стихов?

— Буду. Я всегда буду бояться потерять то, что нашла сейчас.

— Что же ты нашла? — спросил я не без кокетства.

— Счастье, — ответила она и снова уткнулась в мою грудь.

То взлет, то падение…

Все поразительно в этом мире: смена режимов, жизнь и смерть близких, рождение любви и вспышка новых сил в человеке, перевоплощение до полной неузнаваемости людей.

Ну кто бы мог узнать в изящном человек во фраке с черной в вишневую крапинку бабочке, с прической, где волосок приглажен один к одному, кто бы мог узнать в нем прежнего Инокентьева, нечесаного и небритого, в старом замусоленном пиджаке и огромных рабочих ботинках?

Инокентьев встретил меня с распростертыми объятиями:

— Ни алтарей, ни истуканов… Боготворите только свет. Помните, я вам Бунина читал в следственном изоляторе? Что ж, будем благодарить Бога за то, что наше времечко пришло. Ваши картины на экране еще лучше смотрятся! Знаете, я не люблю живопись в кадре, она всегда выглядит как-то искусственно. А тут прямо-таки новая жизнь, новый живой импульс, знаете, это просто чудо. — Он показал мне заснятые на пленку мои портреты, пейзажи, исторические и современные сюжеты. — Ба! Знакомые все лица. Вы — гениальный художник! Предвидец. Редчайший в истории человечества случай, когда творец умудряется заранее написать тех, кто станет у власти обновленного государства. Жаль, нет Долинина и Петрова, но и они увековечены вашей кистью. А какова Ириша моя? Принцесса! А Сашенька. Она теперь социальным обеспечением ведает. Фигура. Сам президент ей ручки целует. А Антонов недавно устроил международный аукцион антиквариата. Говорят, там и этот ваш злополучный кулон был. Восемьсот тысяч баксов отвалил за него один швед. Нашли денежки для голодающих шахтеров и металлургов. А Шамрай в два месяца сумел решить налоговую проблему. Он знаешь, что придумал, — тут Инокентьев наклонился к моему уху. — Поставил на службу государства все криминальные группировки. Банки и бизнесмены задавлены с двух сторон: попробуй не уплати налоги. И все довольны: учителя и врачи готовы Шамрая на руках носить. Ему безумно понравились твои портреты, где он изображен с Сашенькой и Петровым, — и снова мне на ухо, — готов отвалить тебе пять тысяч баксов, но ты проси больше, у него есть кое-что в загашнике, да и у Сашки казна не пуста, ты увидишь, сколько на ней навешано всего: одно колье чего стоит. Говорят, какой-то скандинавский король ей подарил. Конечно, в обмен на наш антиквариат. Да теперь уж какая разница — наше, ваше: все у Сашки под юбкой оказалось. С Шамраем в законном браке. Вторая леди в нашем шалмане.