Книга Рамакришна и его ученики - Кристофер Ишервуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Биографу обыкновенного «великого человека» полагается заканчивать свой труд оценкой достижений героя, сопоставлением его с другими значительными фигурами того периода, действовавшими в той же области, определением его «места в истории». Надеюсь, понятно, что в данном случае такая попытка была бы бессмысленной.
В силу моих возможностей я описал феномен. Как следует толковать его? Как его воспринимать? Выбросить из головы, как нечто, не имеющее касательства к повседневному житейскому опыту и неприятно выпадающее из его строя? Или же взять за точку отсчета изменения в собственных представлениях и жизни?
Я оставляю эти вопросы на усмотрение читателя – так же, как Сарадананда, М. и другие, писавшие о Рамакришне, оставили их на мое.
Тем, кто обладает счастливым богатством стремительных сил жизни
и обращается к счастливому свету слов мысли…
Ригведа, мандала 5, десятый гимн к Агни
Книга Кристофера Ишервуда о Рамакришне и его учениках есть, по сути, групповой портрет: в центре – главная фигура, рядом – ближайшее окружение, по дальней периферии – персонажи эпизодические, хотя и выписанные тщательно и исторически достоверно. Иными словами, перед нами произведение биографического жанра, жанра трудного и коварного. Далеко не всякому, кто работает в нем, удается избежать соблазна отретушировать героя, пусть даже не прибегая к прямой фальсификации. Это искушение вдвойне велико, когда пишется биография такого человека, как Рамакришна, который в глазах миллионов людей был воплощением Бога, кого считали и продолжают считать аватарой. Изобразить такую личность без нимба, сияние которого может затмить и ее человеческие черты, да и подлинное величие тоже, совсем не просто, тем более когда пишущий является адептом.
Ишервуду это удалось. Книга его производит сильнейшее впечатление как раз тем, что за групповым портретом постоянно ощущается и личность художника – человека, одержимого страстным желанием найти себе веру, уверовать и в то же время проверить скептическим разумом подлинность предмета веры.
Кстати, сам Рамакришна призывал относиться к религии, как ростовщик к монете: пробуя ее на зуб, чтобы убедиться, не фальшивая ли…
Книга о Рамакришне отнюдь не эпизод в богатой и многообразной биографии Кристофера Ишервуда – духовная философия Индии сыграла огромную роль в его жизни, а обращение к ней стало логическим развитием его человеческой и эстетической позиций.
Конечно, рассматривая жизнь и творчество Ишервуда в ретроспективе, легко поддаться соблазну и начать все подгонять под ответ в задачнике, отыскивая в его произведениях некую стихийную ведантичность, что-то вроде кармической детерминированности, которая в конечном счете привела писателя к веданте. С другой же стороны, незачем закрывать глаза на личностные характеристики Ишервуда, на обстоятельства, формировавшие его характер и творческую манеру, – на то, что несомненно подготовило его к восприятию именно этого учения, так круто изменившего взгляд Ишервуда на мир.
Самой первой ступенькой к литературной известности – а возможно, и первым шагом к веданте – была начальная фраза его романа «Прощай, Берлин» (1939): «Я – объектив».
Эта фраза на десятилетия прилипла к нему как ярлык, сделалась чуть ли не кодом для всего его творчества.
Благодаря ей Кристофер Ишервуд приобрел устойчивую репутацию писателя чисто натуралистического направления, которого интересует только отображение поверхностей; о нем писали и как о несостоявшемся кинорежиссере, снимающем кино на бумаге.
Во фразе содержится и некий подтекст отрешенности, олимпийской невовлеченности в отображаемое, что ни в малейшей степени не согласуется с литературной практикой Ишервуда.
Но оставим в стороне правомочность писательского кредо, выраженного этой формулой – вокруг нее достаточно долго ломались критические копья; в стороне оставим и вопрос о том, насколько объективен объектив, за которым стоит глаз и рука живого, пристрастного человека. Суть формулы, убедительнейшим образом подтвержденная всей судьбой и всем творчеством Кристофера Ишервуда, – в острой потребности увидеть явления как они есть, неопосредованно – вне идеологических шор, вне стереотипов, как внушенных унаследованной культурой, так и навязываемых идеологией бунта против нее, вне тирании общественного мнения. Его сверхзадача – запечатлеть творческим объективом поверхность явлений, чтобы затем, снимая слой за слоем, двигаться вглубь к потаенным первопричинам. Или – Первопричине, если таковая обнаружится.
Жажда подлинности, жажда непосредственного соприкосновения с жизнью и непредубежденного ее восприятия, стойкое недоверие к «общеизвестным истинам» – безусловная доминанта всего творчества Ишервуда. Он исследует мир вне и внутри себя неутомимо и неумолимо и при этом удивительным образом сочетает эмоциональность с беспристрастностью.
Но с особенным любопытством всматривается Ишервуд в самого себя. О себе он готов рассказывать без конца и без утайки. Свидетельство тому – автобиографические произведения, которые он начал писать смолоду и продолжал писать всю жизнь, уже не говоря о том, насколько откровенно автобиографичны его романы и пьесы.
Американский писатель Гор Видал дал ему психологически точную характеристику, парадоксальную лишь на первый взгляд: «Представитель редчайшей породы, объективный нарцисс, способный видеть себя без прикрас, описывать не колеблясь и морщины на лице, отражаемые зеркалом, и тени, не украшающие образ».
И в том же эссе об Ишервуде он пишет: «В те полвека, когда Ишервуд был более или менее центральной фигурой в англо-американской литературе, за ним следили внимательнейшим образом… Когда же стали выходить в свет мемуары о двадцатых, тридцатых и сороковых годах, Ишервуд оказался в них одним из главных героев, а если характер этого героя подчас противоречив, то оттого лишь, что такой характер непросто отразить… В конце концов, труднее всего поддается отражению само зеркало».
Как тут не вспомнить и старинную притчу о слепых, которые с разных сторон ощупывая верблюда, весьма противоречиво описывали его, – а вот ощущал ли сам верблюд свою противоречивость?
Ишервуд не ощущал – был собой в каждый миг своей жизни.
Кристофер Ишервуд родился в Англии в 1904 году и в сознательную жизнь вошел как раз в ту пору, когда покачнулись устои викторианского общества, когда жизнь дала трещину – первый сигнал начинающихся тектонических смещений в истории человечества нашего столетия.
В кастовом английском обществе социальный статус семьи Ишервудов предопределял его будущее до гробовой доски. Молодому Кристоферу предстояло получить образование в престижной школе и престижном университете – в его случае это был Кембриджский, чтобы затем уверенно шествовать по любой избранной стезе, разумеется, элитарной. Заканчивая знаменитый колледж Корпус Кристи и берясь за изучение медицины в Кингз-колледже, он конечно же не мог знать, что первая мировая война, которая унесла жизнь его отца и положила конец многим мифам «просвещенного» XIX века, приведет ко второй, еще более разрушительной, к уничтожению и новых мифов. По словам Гора Видала, «на молодое поколение легла длинная тень… погибших отцов и старших братьев, а также мертвых или отмирающих принципов. В воздухе пахло бунтом».
