Книга Скандинавия глазами разведчика - Борис Григорьев

Известно, как относятся к спиртному финны и русские. А когда нужно было отметить благополучное завершение перехода из Хельсинки в Пирамиду, то интернациональная спайка превратилась в опасную смесь. Очевидцы утверждали, что выпито было много. Все участники дружеской попойки разошлись по домам, кроме начальника порта, который жил в квартире тут же на причале. Утром он не вышел на работу, а когда пришли проверить, не ночевал ли он на борту яхты, то там его не оказалось. Полусонные и пьяные вдрызг финны ничего толкового насчёт своего ночного гостя сказать не могли, но, судя по всему, какую-то мрачную информацию, несмотря на незнание обеими сторонами общего языка коммуникации, до наших портовиков они донесли. И тогда вызвали представителя консульства.

Когда я прилетел и сразу же прошёл на причал, финны спали мёртвым сном. В каюте резко пахло алкоголем, на полу повсюду валялись пустые бутылки, а на неубранном столе засохли остатки скудной закуски.

Не церемонясь, я растолкал спящего финна и усадил его за стол.

— Где начальник порта? — спросил я его в упор на шведском языке.

Финн долго осмысливал вопрос, раскачиваясь всем туловищем взад-вперёд, потом сморщил своё и без того смятое лицо и заплакал. Я не стал наседать на него и дал выплакаться. Несколько успокоившись, финн, владелец яхты, заплетающимся языком поведал следующую историю.

После того как все гости ушли с яхты, начальник порта сбегал к себе домой и принёс новую бутылку водки. Когда она была опорожнена, второй финн не выдержал и ушёл спать (он и при моём появлении не пришёл ещё в себя и храпел за ширмой). Начальник порта, крупный упитанный мужичина, более-менее держался на ногах и был чрезвычайно возбуждён. Скоро он объявил финну, что ему жарко, и стал раздеваться.

— Пойдём выкупаемся и охладимся, — позвал он финна.

Несмотря на август, температура воды в заливе Мимер была не выше 2—3 градусов, и финн, естественно, стал отговаривать своего русского друга от этой затеи.

Уже стоял полярный день, и вовсю светило солнце, и финн видел, как русский друг сиганул с борта яхты в воду и на некоторое время исчез под водой. Потом он вынырнул, закричал от пронзившего всё тело холода и стал цепляться руками за трап. Но трап торчал над водой на сантиметров 40—50, и обезумевший от холода начальник порта не мог никак достать его рукой. Тогда финн якобы протянул ему руку, чтобы помочь выбраться из воды, но тот был очень тяжёлым, и вытащить его из воды не было никакой возможности. Так они пробарахтались минуты две-три, а потом рука начальника порта выскользнула из руки финна, и человек ушёл навсегда под воду.

Финн якобы стал звать людей на помощь, но никто его не услышал. Обессиленный и потрясённый случившимся, он заснул и больше не просыпался до того самого момента, пока его не растолкал советский вице-консул.

Финн сидел за столом и растирал ладонью слёзы по лицу, а я думал о том, как глупо может кончить жизнь человек вдали от родины, от семьи, пославшей его на заработки.

Начальника порта искали, но, учитывая глубину моря, сильное течение и время, прошедшее с момента его гибели, поиски скоро за бесполезностью прекратили. Потом прилетел вицегубернатор Вейдинг с полицейскими и провёл обстоятельное расследование случившегося. Так же как и мы, норвежцы пришли к заключению, что произошёл несчастный случай.

...Мы не остановились на достигнутом и приступили к ремонту находившегося в нашем распоряжении морского катера— также доведенного нерадивыми пользователями до аварийного состояния. Приближалось лето, и катер при отсутствии снега должен был решить насущные проблемы связи с норвежским посёлком и попутно доставить нам массу радостей. В противном случае мы должны были всё время ориентироваться на единственный в Баренцбурге кораблик — портовый буксир «Гуреев» — и вертолёты треста, которые наши планы, естественно, в расчёт не принимали и ходили в Лонгйербюен, когда это вызывалось исключительно потребностями дирекции рудника.

В июне, после длительных мучений, мы кое-как отремонтировали шведский двигатель катера, «словили» кран и спустили с его помощью наш «крейсер» на воду для проведения пробных испытаний. Испытания прошли более-менее удовлетворительно, и мы запланировали в ближайшие выходные поход к мысу Старостина. Это была наша вторая маленькая победа над разрухой и бесхозяйственностью. Арсенал оперативной техники пополнился важным средством передвижения, и мы с возросшим оптимизмом смотрели в наше полярное будущее.

Оперативная техника облегчает работу мозга оперработника наполовину: она позволяет не запоминать ответы источника.

А между тем по мере развала государства мы на Шпицбергене испытывали лишения в части поддержания связи с материком. Магнитная шапка над Северным полярным кругом блокировала слабые радиосигналы старенькой посёлковой радиостанции, и мы неделями сидели без связи с Москвой. Наиболее срочные телеграммы приходилось в закодированном виде посылать по телефаксу в наше посольство в Осло. Двойная шифровка вызывала досадные накладки и недоразумения.

В конце 1991 года прервалась авиасвязь с Мурманском и Москвой. Регулярные — раз в две недели — полёты самолётов «Аэрофлота» стали не под силу тресту «Арктикуголь» в силу дороговизны аренды. Рудник лишился возможности вовремя заменять смены шахтёров, а консульство — курьерской связи. Декларированные новой властью хозрасчёт и самостоятельность предприятий выходили нам всем боком.

Мириться с такой ситуацией было уже невозможно, и «Арктикуголь» решил вернуться к старой практике использования пароходов. Первый пароход из Мурманска шёл в разгар «полярки» четверо суток — было вообще удивительно, как он дошёл и не вмёрз во льды, и его прибытие в Баренцбург совпало с моим 50-летним юбилеем. Капитан парохода отказался входить в покрытый толстым льдом Грён-фьорд и бросил якорь у входа в залив, у кромки Ис-фьорда, где вода была ещё чистая ото льда.

Выгрузка и погрузка на пароход с помощью зависавших над палубой вертолётов в условиях крепчайшего мороза и тёмной полярной ночи превратилась в героическую эпопею. Капитан судна дал указание машины не останавливать, и пароход не стоял неподвижно на месте, а всё время маневрировал. Но и это не помогло, и пароход всё-таки сковало льдом. Лёд вокруг парохода пришлось подрывать, но для этого потребовалось разрешение сюссельмана. В ночной кутерьме в воду попало несколько пассажиров, но их, слава богу, удалось спасти.

Прибывшие в консульство дипкурьеры не попадали зубом на зуб от холода и затравленно озирались по сторонам, ожидая с нашей стороны какого-нибудь подвоха. Когда их отпоили «баренц-бургским грогом», они произнесли только одну фразу: «Никогда больше ногой на Шпицберген» — и чуть не разрыдались.

Весь мой юбилей прошёл под знаком отправки парохода, и от стола отходил то один гость, то другой, чтобы тоже подключиться к подвигу.

А подвигам в нашей русской жизни действительно всегда есть место.

Прав был классик — он как в воду глядел.

Воду Гренландского моря.

В этой связи вспоминается следующий характерный для первых лет «демократии» эпизод. В Баренцбурге одним ранним мартовским утром 1991 года случился переполох. Без всякого предупреждения в порт прибыл огромный — водоизмещением 80 тысяч тонн — ледокол! Спустя час в консульстве появился его бравый капитан, чтобы засвидетельствовать нам своё почтение, с одной стороны, и объяснить причину нежданного визита — с другой.