Книга Внесите тела - Хилари Мантел

Анна, как узнает он с горечью, перепутала день своей смерти, встав помолиться в два часа ночи восемнадцатого мая. Королева призвала своего елемозинария и Кранмера, чтобы исповедаться в грехах. Никто не предупредил ее, что в утро казни комендант сам приходит за осужденными. Королева не ведала о протоколе, да и откуда ей знать? Кингстон оправдывается: войдите в мое положение, пять казней в один день, одна на следующий, причем казнить будут не кого-нибудь, а королеву Англии! Разве может она умереть, если городские чиновники не собрались, а плотники еще сколачивают эшафот? Хорошо еще, Анне в ее покоях не слышно стука молотков.

Комендант сожалеет о недоразумении, особенно ближе к обеду, когда ошибка вскрывается. Ситуация щекотливая и для Кингстона, и для его жены. Вместо того чтобы обрадоваться лишнему дню, Анна рыдает и говорит, что хотела бы умереть сегодня, что больше нет мочи терпеть.

Ей уже известно о французском палаче.

– Я уверил ее, что боли не будет, что она ничего не почувствует, – рассказывает Кингстон. Но Анна снова сжимает пальцы на горле. Затем королева вкушает Святых Тайн, присягая на Теле Господнем, что невиновна.

Разве, будь она виновата, она бы так поступила, вопрошает Кингстон.

Королева оплакивает тех, кто ушел.

Шутит, говорит, что ее запомнят как Анну-Без-Головы, Анну sans tкte.

Он говорит сыну:

– Если ты пойдешь на казнь вместе со мной, это будет самым суровым испытанием в твоей жизни. Если ты выдержишь его с достоинством, это послужит твоей доброй славе.

Грегори молча смотрит на него.

– Она женщина, я не выдержу.

– Я буду рядом, когда это случится. Тебе необязательно смотреть. Когда ее душа отлетит, мы встанем на колени и опустим глаза, чтобы помолиться.

Эшафот установлен на ровном месте, где раньше устраивались турниры. Отряд из двухсот йоменов призван охранять процессию. Вчерашнее недоразумение, смятение, проволочки забыты: сегодня все должно пройти как по маслу. С раннего утра он у эшафота, оставив Грегори в комендантских покоях, где собираются шерифы, олдермены, чиновники и знать. Он ставит ногу на ступени, проверяя прочность. Один из рабочих, которые посыпают опилками эшафот, говорит: не сомневайтесь, сэр, выдержат, мы все утро бегаем вверх и вниз, но можете убедиться сами. Когда он поднимает глаза, палач уже здесь, разговаривает с Кристофом. Палач молод, одет с иголочки, приличное жалованье позволяет ему выглядеть настоящим джентльменом, и его непросто отличить от прочих чиновников. Это задумано, чтобы не испугать королеву раньше времени, а если одежда испачкается, что ж, эту потерю легко возместить. Он подходит к палачу.

– Как вы это сделаете?

– Я удивлю ее, сэр. – Переходя на английский, молодой человек показывает на свои ноги. На них мягкие домашние туфли. – Она не знает, как выглядит мой меч. Я спрячу его в соломе, отвлеку ее, она не успеет сообразить, с какой стороны я подойду.

– Покажите меч мне.

Палач пожимает плечами:

– Как вам будет угодно. Должно быть, вы Кремюэль? Мне говорили, вы тут за главного. Они шутили, что если при виде ее уродства я упаду без чувств, есть человек, который подхватит меч, и зовут его Кремюэль, только он способен срубить Гидре голову, хотя я не знаю, кто такая Гидра. Они объяснили, что это ящерица или змея и вместо отрубленной головы у нее отрастают две.

– Ну уж нет, не надейтесь, – говорит он.

С Болейнами покончено раз и навсегда.

Меч тяжелый, двуручный, почти четыре фута в длину: два дюйма шириной, закругленное острие, двойное лезвие.

– Приходится упражняться, – говорит палач, крутнувшись на месте, как танцор. Он высоко поднимает руки, складывая ладони, словно сжимает меч. – Каждый день брать меч в руки, хотя бы ради практики. В любое время твои услуги могут понадобиться. В Кале казнят не слишком часто, но приходится путешествовать.

– Хорошее ремесло, – говорит Кристоф. Ему неймется подержать меч в руках, но он, Кромвель, еще не готов ему позволить.

– Мне сказали, я могу заговорить с ней по-французски, и она поймет.

– Можете.

– Кто-то должен предупредить ее, что придется встать на колени. Сами видите, тут нет плахи. Она должна выпрямиться. Если не будет дергаться, через мгновение все будет кончено. Если нет, порублю ее на куски.

Он возвращает меч.

– Я за нее ручаюсь.

– Все случится между двумя ударами сердца. Она ничего не поймет. Миг – и она в вечности.

Они уходят.

– Мастер, – говорит Кристоф по дороге, – палач сказал мне, чтобы женщины обернули ее юбки вокруг ног, когда она опустится на колени. Если она упадет неудачно, весь свет увидит то, что видели столько благородных джентльменов.

Он не бранит мальчишку за грубость. Кристофер прав. И когда время придет, женщины разберутся, что делать. Наверняка обговорят это заранее.

Фрэнсис Брайан возникает перед ним, дымясь внутри кожаного джеркина.

– Что, Фрэнсис?

– Мне поручили, как только ее голова слетит с плеч, скакать с новостью к королю и мистрис Джейн.

– Зачем? – интересуется он холодно. – Они боятся, что палач промахнется?

На часах около девяти.

– Вы завтракали? – спрашивает Фрэнсис.

– Я всегда завтракаю.

Интересно, завтракал ли король?

– Генрих почти не говорит о ней, – сообщает Фрэнсис Брайан. – Только недоумевает, как такое могло с ним случиться. Оглядываясь на прошедшие десять лет, он не понимает, что на него нашло.

Они молчат.

– Смотрите, ведут, – говорит Фрэнсис.

Мрачная процессия движется через ворота: представители городской власти, олдермены, чиновники, за ними следуют стражники. В середине – королева в окружении сопровождающих женщин. На ней платье темного дамаста, короткая накидка из горностая, на голове старомодный гейбл: хитроумный способ, как решат многие, спрятать лицо. Накидка из горностая, неужели та самая? В нее куталась Екатерина, когда я видел ее незадолго до смерти, вспоминает он. Этот мех – последний трофей Анны. Три года назад она вышагивала на коронацию по синей ткани, расстеленной во всю длину аббатства, еле передвигаясь под тяжестью плода, заставляя сердца зрителей биться учащенно; теперь шагает по жесткой земле, в туфельках, тонкая и пустая, и множество рук готовы поддержать ее, чтобы в целости и сохранности доставить туда, где ей предстоит умереть. Один или два раза королева замедляет шаг, и вся процессия вынуждена остановиться, но она не спотыкается, а оглядывается назад.

– Не знаю почему, – говорит Кранмер, – но она верит, что надежда есть.

Лица дам скрыты под вуалями, даже лицо леди Кингстон: не хотят, чтобы это утро наложило отпечаток на всю их жизнь, чтобы мужья и воздыхатели, глядя на них, думали о смерти.