Книга Могила для 500000 солдат - Пьер Гийота

Первые проснувшиеся мальчики выходят в парк; травы, склоненные под тяжестью росы, омывают их босые ноги; они собирают кислую ежевику, едят ее пригоршнями, потом возвращаются и ищут свою одежду.

Старуха просыпается, свешивает голову с лестницы, опершись подбородком на фигурный выступ; мальчики, одетые, поднимаются по лестнице с платьями девушек в руках; девушки в бассейне просыпаются, дрожат, стонут, трутся друг о дружку; мальчики кидают им платья; подгоняемые нарождающимся желанием мальчики поднимаются на этажи, перескакивают через провалы лестниц; спотыкаясь о лохмотья ковров, мальчики ищут воспитательниц: им предназначены самые жестокие объятия, бесцветная жгучая сперма и слюна с привкусом крови; кругом, на стенах и на полу, хлопают обрывки ковров, колеблемые свежим ветерком.

Проснувшиеся воспитательницы спускаются вниз, корсажи и лифы их платьев, смоченные потом и слюной, поднятые сдержанным желанием, трещат под беглыми ласками мальчиков; все возвращаются к машинам, мотоциклам, велосипедам, покрытым росой и птичьим пометом; гениталии мальчиков и девушек, прижатые к сиденьям, пылают; вдоль моря ветер срывает пену прибоя и швыряет ее на стекла машин, на щеки девушек и мальчиков. Все въезжают в спящий город; часовые ходят на вышках; машины, мотоциклы, велосипеды пронзают сны, срезают травы, клонящиеся на дорогу под тяжестью росы.

Подростки обнимаются перед домами, возвращаются к себе.

Открывается дверь, свет зари льется на ковры и плитку прихожей, мальчик или девушка раздеваются и ложатся в кровать; глаза слепит солнце цвета крови и яичного желтка.

Воспитательницы еще дремлют на стульях в кухнях; луч солнца ползет по плитке, поднимается по ноге; воспитательница просыпается, встает, подходит к умывальнику, задирает платье, берет тряпку, смачивает ее в воде, протирает ляжки и влагалище; она вздрагивает, вода стекает на колени; полотенце, на котором клубится солнечный луч, накрывает черную прядь волос; груди ворочаются под корсажем с натянувшимися петлицами.

Иногда солдаты, напившись в борделях, располагаются на приморском бульваре и подстерегают подростков; они останавливают их, бьют, валяют по земле, другие преследуют девушек, задирают им платья, затыкают рты, валят на землю, ложатся на них и тут же насилуют; мальчиков они пинают, оглушают, бьют в пах, отрезают своими кинжалами их длинные волосы, рвут их шелковые рубахи, топчут и режут их туфли с пряжками и длинными носами, режут, иногда доставая до тела, их обтягивающие ноги джинсы.

Рядом тормозят джипы военной полиции, удары дубинок, удары прикладов, солдаты окружены, брошены в джипы; избитые, окровавленные мальчики и девушки поднимаются, набиваются в машины, едут к Тальбо или Сен-Галлу, там воспитательницы до полуночи моют их, перевязывают, подравнивают волосы, зашивают их одежду; полуголые, с пятнами йода на груди, они садятся на постели или падают на них; Сен-Галл, в одних черных хлопковых трусах, дремлет, лежа на боку, прижав ноги к животу.

Фабиана ложится рядом с мальчиком, гладит его бедро, кромку трусов, ягодицы, складки под членом; Сен-Галл открывает глаза, поворачивается, перекатывается на Фабиану:

— Теперь, когда Одри уехал в Элё, ты ласкаешь меня.

Ладонь Фабианы опускается на бедро, ласкает ляжки, забирается в трусы, Сен-Галл отталкивает эту ладонь, наваливается на Фабиану, раздвигает коленом ляжки девушки, его ладонь накрывает лифчик, мнет его, сдвигает наверх, открывает грудь, ласкает ее, жмет, двигает; на его колено уже стекает смазка из влагалища девушки, прижатого к его ляжке; Сен-Галл расстегивает лифчик, кусает кружева; расстегнутый лифчик скользит по груди, щекочет живот мальчика; лицо Фабианы озаряется под его глазами, впитывает их бледный цвет:

— Я забыла Одри, я не хочу больше о нем говорить. Это было в те времена, когда еще существовали мораль и привязанность. Теперь я больше не живу, не плачу, не люблю, ты не заставишь меня ни смеяться, ни плакать, я окаменела.

Мальчик целует это лицо, эти лучи, это молоко, эти мурашки, его губы всасывают эту прозрачность, его рука стаскивает трусы, они скользят между его членом и влагалищем Фабианы, девушка тянет их вниз, мальчик коленом спускает их до ступней; мальчик сжимает в ладонях голову Фабианы, покачивает ее, волосы рассыпаются, покрывают подушку; в соседней комнате девочки говорят с воспитательницами; когда воспитательница зажимает зубами нитку, чтобы ее оборвать, наперсток звенит о кольцо в ее губе. Сен-Галл лижет волосы на висках Фабианы, они прилипают к его языку:

— Иногда я вспоминаю мою мать, она одна могла бы согреть меня, осветить мой день, но память о ней стирается. Мой брат Серж кричит на морском берегу; покрытые песком, они с Эмилианой живут в маленькой хижине на пляже, они не едят, не спят, день и ночь они обнимаются, чтобы не умереть. Дети и солдаты бегут от них; они ходят голые, волосы Фабианы торчат из песка, как водоросли; голые, они лежат, обнявшись среди лохмотьев джинсов, трусов, платья, бюстгальтера, рубашки. Отец по-прежнему живет во дворце, я кочую из одного дома в другой, куда приводят меня мальчики. Без любви, без ненависти, без сердца, без слез я блуждаю вокруг борделей и живу только телом; слишком много нежных рук ласкали меня; с тобой во мне проснулось сердце. Жить можно только в борделе, но я не могу в него войти. К несчастью, я не родилась шлюхой. Мы играли с Сержем в бордель: он был клиентом, я — блядью. Он, в ту пору такой невинный, хватал меня за талию, тянул мои волосы назад, втискивал, втирал свое колено между моих ног, он опрокидывал меня, раздевал, заставлял меня раздеть себя; он, такой невинный, знал все позиции любви, он изобретал новые на моем совершенно бесстрастном теле, он бодался, как козленок, он катался у меня между ног, его ноздри терлись о мои щеки, о мой живот; он лизал мое влагалище, прикусывал его зубами; я смеялась над его стонами, над его отрыжкой.

Потом Эмилиана рыдала у него на груди; он, умирая, обрел мать. Сегодня он, как и я, вырвал свое сердце, но не может его съесть.

Революция получает из-за границы оружие, припасы и деньги.

Бежа убил Иллитана; тот, бунтовщик, наделенный властью, принадлежал старому миру, в то время как он, Бежа, не был ни вождем, ни заместителем, ни подчиненным, был не вдохновленным, но избранным; он был направленным судьбой математическим продуктом истории, словом, а не ртом, первым человеком, которого не смог подчинить ни один бог, первым человеком, не молившимся никому, первым человеком без сердца, без разума, без жестокости, без матери, его тело пронзала жизнь, но не смогла в нем удержаться, тело без предела, без формы, без числа и символа; после неудачного бунта детей в борделе Бежа начал готовить тотальное наступление, которое спровоцировало бы сбор всех элитных оккупационных войск в одном месте. Корабли, груженные оружием, взрывчаткой, маленькими вертолетами, пересекают море. Повстанцы по радио направляют их к пустынным пляжам на севере острова. Лодки плывут в зарослях тростника, нос натыкается на гальку, кости, скелеты. Пост морских пехотинцев на утесе захвачен, многие солдаты вырезаны, те, кому удалось выбежать на пляж, забиты среди камней прикладами, затоптаны ногами; радист повстанцев садится за стол в радиоузле, а радист морских пехотинцев, успевший принять шифрограмму о перемещении войск, лежит на койке с перерезанным горлом. Лодки вытащены на берег; Бежа на первой разгруженной лодке плывет к флагманскому кораблю; он поднимается на палубу, начальник экспедиции ждет его, он приглашает Бежу в свою каюту, обнимает его за плечи, оглядывает с головы до ног: