Книга Город святых и безумцев - Джефф Вандермеер

Кто эта незнакомка, такая бледная, безмолвная и прекрасная? Волна радостной печали поднялась в нем, пока он смотрел на исходящий из нее свет. Всего позавчера они спорили о том, следует ли им завести детей. Каждое слово, которое он ей бросил во гневе, ранило его так глубоко, что под конец все слова вышли, и он мог только смотреть. Глядя сейчас на нее, на это расслабленное лицо, на ее тело рядом с его, он не мог не любить ее за шрам, за глаза, пусть даже этим доказывал, что хочет, чтобы она оставалась увечной.

2

На следующее утро Хоэгботтон проснулся от звуков готовящегося завтрака, а воспоминания об окровавленных бинтах хозяйки особняка уже потускнели. Ребекка знала квартиру лучше него, знала ее поверхности, ее грани, точное число шагов от стола до кресла и до входной двери и любила готовить в кухне, которая стала ей более знакомой, чем когда-либо была ему. И тем не менее она просила принести больше мебели для гостиной и спальни или переставить уже имеющуюся. Иначе ей становилось скучно. «Мне нужны неисследованные земли. Мне нужна толика неведомого», — сказала она однажды, и Хоэгботтон с ней согласился.

До некоторой степени. Были вещи, которым, на взгляд Хоэгботтона, лучше оставаться неузнанными. Например, на каминной полке против кровати лежало наследство его бабушки, предметы, которые прислали ему родственники из Морроу: булавка, серия портретов членов семьи, набор ложек и слепой машинописный экземпляр истории семьи. К этому наследству прилагалось письмо с рассказом о последних днях бабушки. Однажды вечером месяц назад он просто нашел посылку на пороге. Бабушка умерла шестью неделями ранее. На похороны он не поехал. Он даже не смог заставить себя рассказать о ее смерти Ребекке. Жена знала только про шуршанье конверта и бумаги, когда он развернул письмо, чтобы его прочесть. Она, возможно, брала в руки булавку и ложки, недоумевая, почему он принес их в дом. Рассказать ей означало бы объяснять, почему он не поехал на похороны, а тогда придется рассказать про ссору между ним и его братом Ричардом.

Запах яиц и бекона заставил его отбросить одеяло, встать и, надев халат, сонно пошаркать через гостиную в кухню. Отдающий мертвечиной солнечный свет — блеклый, зеленоватый и тепловатый — лился в кухонное окно сквозь пурпурную с тонкими прожилками зелени плесень. Город проступал на стекле водяными знаками: серые шпили, жалкие повисшие флаги, размытые силуэты других безымянных многоквартирных домов.

С деревянной лопаточкой в руках Ребекка стояла у плиты, облитая угрюмым светом. Ее черные волосы казались необычайно яркими. Домашнее платье — зеленая с синим изгибом запятая — висело на ней свободно. Она напряженно вслушивалась в сковородку перед собой: взгляд устремлен на нее не мигая, губы поджаты.

Подойдя к Ребекке сзади, обняв ее за талию, он нахмурился от сознания своей вины перед ней. Вчера вечером он подошел так близко, почти так же близко, как мальчик, как женщина. Неужели та последняя черта, до которой он может зайти, не?.. На протяжении всех его поисков этот вопрос не давал ему покоя. Внезапно его затопила темная волна смятения, и он поймал себя на том, что глаза у него мокрые. Что, если? Что, если?

Ребекка придвинулась к нему ближе, повернулась в его объятии. При свете дня ее глаза казались почти нормальными. В зрачках лениво плавали фосфоресцирующие крапинки.

— Ты хорошо спал? — спросила она. — Ты так поздно вернулся.

— Кое-как. Прости, что пришел так поздно. На сей раз работа была трудная.

— Выгодная? — Она задела его локтем, переворачивая лопаточкой яичницу.

— Не особенно.

— Правда? Почему?

Он напрягся. Догадается ли Ребекка, что особняк превратился в смертельную западню? Унюхает ли она кровь, почувствует ли вкус страха? Он служил ее глазами, ее проводником в мир зрительных образов, но не обирает ли он ее, не описывая ей во всех подробностях ужаса пережитого? И обирает ли?

— Ну… — начал он и зажмурился. Его словно загипнотизировал болезненный взор поверенного, шарящего по сцене собственной смерти. Даже обнимая Ребекку, он чувствовал, как между ними разверзается трещина.

— Тебе не нужно зажмуриваться, чтобы видеть, — сказала она, отстраняясь.

— Как ты узнала? — спросил он, хотя в точности знал.

— Услышала, как ты закрываешь глаза, — с мрачным удовлетворением ответила жена.

— Просто грустно было, — сказал он, садясь за кухонный стол. — Ничего жуткого. Просто грустно. Женщина потеряла мужа, ей пришлось продать дом. С ней был сын, который все цеплялся за крохотный чемоданчик.

Останки поверенного медленно опадают на землю, сворачиваются как бумажные конфетти. Взгляд мальчика мечется меж Хоэгботтоном и клеткой.

— Мне стало их жалко. У них были недурные фамильные вещи, но большую часть уже обещали Слэттери. Мне мало что досталось. Там есть неплохой морроуский ковер, изготовленный до Безмолвия. Интересные детали того, как морроуская кавалерия скачет нас спасать. Хорошо бы его заполучить.

Осторожно переложив яичницу с беконом на тарелку, она поставила ее на стол.

— Спасибо, — улыбнулся он. Бекон она сожгла. Яйца пересушены. Он никогда не жаловался. Ей нужны были такие мелкие фокусы, маленькие хитрости, эта иллюзия зрячести. Завтрак был съедобным.

— Мистер Бладгуд водил меня вчера в Морхаимский музей, — сказала она. — Там выставили для публики много старинных вещей. Текстура у некоторых просто поразительная. А еще заходил продавец цветов, но ты, наверное, сам догадался.

Отец Ребекки был куратором небольшого музея в Стоктоне. Он любил шутить, что Хоэгботтон только временный хранитель предметов, которые рано или поздно попадут к нему. Хоэгботтон же всегда думал, что музеи просто припрятывают то, что должно было быть доступным на свободном рынке. Пока болезнь не украла ее зрение, Ребекка была ассистенткой отца. Теперь Хоэгботтон иногда брал ее с собой в магазин, где она помогала сортировать и каталогизировать новые приобретения.

— Я заметил цветы, — сказал он. — Рад, что в музее тебе понравилось.

По какой-то причине, пока он ел яичницу, руки у него дрожали. Он положил вилку.

— Невкусно? — спросила она.

— Очень вкусно. Просто пить хочется.

Отодвинув стул, он подошел к раковине. Водопровод им провели всего пять недель назад, после двухлетнего ожидания. Раньше к дверям дома привозили кувшины с водой из колодца в долине. Он с удовольствием смотрел, как из крана брызжет вода, как его стакан постепенно наполняется.

— Симпатичная птица или что там еще, — сказала у него за спиной жена.

— Птица. — Его прошиб смутный страх. — Птица? — Стакан звякнул о край раковины, грозя выскользнуть из пальцев.

— Или ящерица. Или кто там еще? Кто это?

Повернувшись, он оперся о раковину.

— О чем ты говоришь?

— О том, кто сидит в клетке, которую ты вчера принес.