Книга Властелин знаков - Павел Марушкин

— Кларк, взгляните-ка на это. Вы не находите ничего странного?

— Горизонт чист, сэр… — офицер помедлил. — Если не считать этих, гм… Атмосферных явлений…

— Не ищите детали, попробуйте охватить всю картину целиком, — подсказал Мак Дули.

— Сэр… Мне только кажется, или…

— Он стал ближе, не так ли?

— Но… Этого просто не может быть!

— И тем не менее, — пожал плечами командор. — Впрочем, возможно, это всего лишь какой-то оптический эффект…

Спустя полчаса стало ясно, что сэр Роберт не ошибался. С каждой пройденной милей линия горизонта приближалась. Офицеры нервно переглядывались, лишь Мак Дули оставался невозмутим. Когда до роковой черты осталось полсотни кабельтовых, он коротко приказал:

— Волынщиков на мостик!

Под заунывный напев волынок «Немезис» перевалила линию горизонта. У людей вырвался невольный вздох — но поначалу никто не понял, что именно он видит: слишком велики были масштабы происходящего. За горизонтом тоже был океан, но его поверхность находилась под углом к той, над которой они пролетали; обе плоскости разделяла темная трещина — идеально ровная, немыслимых глубин. И она прямо на глазах расширялась.

* * *

Огюст Легри ковылял по мосту. Стальной гигант, соединявший Манхэттен с побережьем, по праву мог бы считаться если не одним из чудес света, то, по крайней мере, великолепным образчиком инженерной мысли; но француза сейчас меньше всего заботили архитектурные особенности Нового Йорка. Панический, животный ужас, выгнавший его из палаты госпиталя, никак не желал отпускать; адские письмена, заполонившие небосвод, лишали последних крох самообладания и здравого смысла. Легри вел себя словно обезумевший зверь в пламени лесного пожара — с тою лишь разницей, что животные все-таки точно знают, в какую сторону им следует бежать… Прооперированное бедро наливалось пульсирующей болью, и она с каждой минутой становилась все сильнее. Конечно, он пытался беречь поврежденную ногу, опираясь на костыль, но непрестанное движение разбередило начавшую заживать рану.

Наконец силы оставили француза. Он остановился, привалившись к опоре, и затравленно огляделся по сторонам. Вокруг было светло, словно днем — вот только все приобрело этот гнусный, отвратительный зеленый оттенок, будто в кошмарном сне… Небо и вода переливались, как драгоценные камни, а с горизонтом творилось что-то неладное. Во-первых, он вдруг стал гораздо ближе, чем положено; а во-вторых — раздвоился. Тонкая, еле заметная поначалу линия отделилась от него и с обманчивой неспешностью двинулась к берегу, увеличиваясь, набухая, темнея прямо на глазах… Это же волна, понял Легри; чертова приливная волна — наподобие той, что хлынула на старые доки в устье Темзы, только во много, много раз больше…

— Ну вот и все! Конец! Нет уж, я сам… — Вспотевшей рукой он нащупал в кармане револьвер, вытащил его, взвел курок, приставил прыгающее дуло к виску и, зажмурившись, нажал на спуск.

Сухо щелкнула осечка. Несколько секунд француз пребывал в неподвижности, затем открыл глаза, завороженно уставившись на приближающуюся волну, а та все не могла достигнуть берега, росла выше и выше, покуда не стало казаться, что сама Атлантика встает вертикально, ополчившись на земную твердь… Стальной настил гудел и вибрировал. Хрипло расхохотавшись, Легри отшвырнул оружие и вышел на середину моста.

— Цезарь! — завопил он во всю силу легких, пытаясь перекричать нарастающий рев. — Идущие на смерть приветствуют тебя!!!

Миллиарды тонн воды обрушились на восточное побережье — и большая часть Нового Йорка в считаные секунды была смыта с лика земли.

Эпилог

Небо в алмазах

«…Я долго думала, стоит ли мне вести этот дневник. Несколько раз бросала, жгла исписанные скверными, быстро выцветающими чернилами листы в печке (а бумага, даже самая грубая, теперь стоит приличных денег) — и все же вновь и вновь возвращалась к нему. Наверное, таково свойство души человеческой: нам необходимо доверить кому-нибудь наши тайны, и эта тетрадь ничуть не хуже местного исповедника. По крайней мере, мне не придется никого убеждать. Я пишу по-славянски; этот язык, по-моему, знаем лишь мы с Потапом — и ни я, ни он до сих пор не встречали бывших соотечественников. Я, Маленькая Ласка Светлова, или же Лэсси Светлоу, как меня теперь называют, ныне гражданка Глории. Это слово в переводе означает «Славная». Уже не упомнить, кто именно впервые назвал так наш маленький мир; но имя прижилось, и мы теперь глориане. Будь моя воля, планетку нарекли бы «Беспокойная» — это прекрасно отражает всю ту неразбериху, что творилась здесь после Судного Дня, да и вообще… Если смотреть правде в глаза, мы — беспокойный народец. По меньшей мере две трети населения — это бывшие каторжане; впрочем, не стоит забывать, что законы Альбиона отправляли на каторгу за такую мелочь, как украденный кусок хлеба… Все-таки здорово, что Империя перестала существовать. Наши теперешние законы гораздо справедливее и чем-то напоминают кодекс моей далекой (и, увы, недостижимой теперь) родины, а их суровость… Ну что ж, там, где мужчины, а зачастую и женщины постоянно носят с собой оружие, не может быть иначе. Глория перестала быть частью огромного континента, известного как Земля Чудовищ, — но сами ящеры никуда не делись, нам приходится делить с ними нашу новую родину. Со временем, конечно, мы истребим самых опасных и беспощадных тварей; это всего лишь вопрос времени.

Забавно: перечитывая написанное, я поймала себя на мысли, что в жизни не изъяснялась такими длинными и велеречивыми фразами. Пожалуй, идея с дневником и в самом деле не столь уж плоха: что, если со временем он поможет мне лучше понять хотя бы саму себя? Нам вообще многое теперь приходится осознавать заново, начиная от собственного места в мире до его устройства и законов, им управляющих. Более полутысячи малых планет (пятьсот шестьдесят две, если быть точной: я помню, что видела это число в записях Льва Осокина, а недавно его опубликовали в газетах — Астрономическое общество Глории не сидит сложа руки) вращаются по сложным орбитам. Ни Солнца, ни Луны больше нет. Первое заменяет скопление шарообразных светящихся тел в центре системы, вторую — сотни малых миров, мерцающих в ночном небе: топазы, опалы, аквамарины. Это и впрямь очень красиво: они все разные, словно самоцветные камни, брошенные на синий бархат небосвода. Именно синий, а не черный: ночью теперь не бывает по-настоящему темно. А звезд больше не видно, да и существуют ли они хоть где-то? Это кажется невозможным, невероятным — но… Если наш мир и впрямь — всего лишь текст, написанный Знаками, то и Солнце, и мельчайшая из песчинок на морском берегу суть объекты равновеликие. И то и другое — не более чем слово. Сильвио Фальконе считает, что Огненные Планеты, наши дневные светила, созданы из внутренних областей Земли, из ее мантии и ядра. Быть может, он прав; даже наверное. Сильвио, безусловно, один из умнейших людей нашего времени. Впрочем, я никогда не забываю того, что рассказывал об этом человеке Джек. Не думаю, что мы когда-нибудь станем друзьями.

Тогда, увидев крушение мира, став свидетелями образования малых планет (сперва титанические куски тверди неправильной формы, парящие в небе, но чем дальше — тем более округлые очертания они принимали), мы были поражены, раздавлены чудовищностью постигшей нас катастрофы. Мы объединились — вчерашние враги, преследователи и преследуемые. Пинкер, похитивший меня старик, взялся отвести нас обратно, в Новый Йорк. Мы еще не знали, что города больше не существует, и строили планы, с подозрением косясь друг на друга. Идти было тяжело. Привычные ориентиры исчезли: ни Солнца, ни Луны, ни звезд; линия горизонта — рукой подать, вдобавок с каждым днем она меняла очертания (наш астероид тоже превращался в шарообразное тело, и это происходило вопреки всем законам небесной механики — точнее, в полном соответствии с новыми законами, о которых мы еще не имели представления). По джунглям носились обезумевшие животные, в небе с криками метались бесчисленные стаи летучих ящеров. Компасы перестали действовать. Лишь спустя месяц мы вышли к людскому поселению. Это была небольшая религиозная община; они называли свой край «Сентлэнд» — «святая страна» на бритиш. Простодушные и гостеприимные, эти люди возделывали землю, защищали ее по мере сил от напастей — и принимали отчаявшихся и заблудших; в те времена таких было немало. Остатки Нового Йорка погрязли в грабежах и бесчинствах, люди бежали оттуда целыми семьями — и многие нашли свое пристанище в фермерском краю. Наш маленький отряд пришелся весьма кстати. Поначалу на такую странную компанию смотрели настороженно — особенно на Потапа и призраков; неизвестное пугает много больше привычных опасностей. Но близился сбор урожая, и лишние руки были весьма кстати — особенно если они умели держать не только серп, но и винтовку. К тому времени община уже успела пострадать от разбойников и мародеров. Наше оружие и опыт пригодились. Потап вскоре сделался всеобщим любимцем. Казалось, нет того, чего он не умеет (кроме свободного владения бритиш, пожалуй, — язык давался ему с трудом). Он выстроил дом — для нас; а после много помогал ребятам покойного Стерлинга и нашим бывшим пленникам. Пинкер вскоре покинул общину, и никто не знает, что с ним сталось. Ну, а мы… Мы остались. Беженцы все прибывали и прибывали, поселение разрасталось — и незаметно из деревенских жителей мы сделались горожанами. Как-то само собой получилось, что «стим бойз» начали следить за порядком. Забавно: при жизни они сами были сорвиголовами, пиратами и авантюристами. Преследовать негодяев и усмирять пьяные ссоры призраки умеют, как никто другой. Служба в полиции стала для них не только профессией, но и спасением от одиночества. Они ведь знают, что подобных им больше не будет: инженер Лидделл унес тайну своего гениального изобретения в могилу.