Книга История России языком дворянских гербов - Евгений Владимирович Пчелов

Владимирович просил В. К. Лукомского передать ему копию своего герба уже в 1919 году и получил ее незадолго до смерти.

По всей видимости, последним дворянским гербом, который в ноябре 1917 года рассматривался в Гербовом отделении Третьего департамента (так с мая 1917-го именовался Департамент герольдии) Сената и не был утвержден по известным обстоятельствам, был герб архитектора города Юрьева (Дерпт, Тарту) действительного статского советника Михаила Осиповича Эйзенштейна (1867–1920). Эйзенштейн родился в Киевской губернии в еврейской купеческой семье. Выпускник Института гражданских инженеров в Петербурге, он служил в Лифляндской губернии и считается одним из основных архитекторов рижского модерна. В октябре 1916 года Михаил Осипович был признан в потомственном дворянском достоинстве и спустя почти год обратился в бывший Департамент герольдии с ходатайством об утверждении герба, представив при этом свои предложения. В итоге он остановился на таком варианте: в лазуревом щите два противообращенных червленых стропила с золотой окантовкой, сопровождаемые двумя золотыми звездами. Ясно, что и в этом случае стропила означали строительную деятельность Эйзенштейна. Две звезды указывали на производство в чин действительного статского советника. Но герб так и не был доведен до утверждения. Михаил Осипович после большевистской революции покинул Россию и вскоре скончался в Берлине.

Вместе с отцом в потомственном дворянстве был признан сын Михаила Осиповича — Сергей (1898–1948), будущий советский кинорежиссер. Есть горькая ирония судьбы в том, что история русской дворянской геральдики закончилась неутвержденным гербом создателя «Броненосца „Потемкин“» и «Октября»…

*

Читатель не мог не заметить, что далеко не все гербовые фигуры в тех гербах, о которых шла речь, должным образом объяснены. И это действительно так. В статье «Герб как исторический источник», опубликованной в 1947 году, после смерти автора, В. К. Лукомский провидчески замечал:

Придется вновь, подобно Шампольону, открывшему чтение иероглифов, трудиться над раскрытием тайн гербов, чтобы не дать им кануть в забвение, а вместе с ними не дать погибнуть ценнейшему историческому источнику, могущему так много дать квалифицированному историку-геральдисту.

Невозможность (а зачастую и неспособность) ответить на главный исследовательский вопрос — «почему?» — порой приводит к отказу от попыток интерпретации, к мысли о том, что тот или иной элемент герба не имеет существенного значения и не несет смыслового содержания. Такое мнение дезавуирует само понятие герба, представляя его чем-то условным и случайным. Между тем это не так. В каждом конкретном случае на выбор той или иной фигуры, того или иного гербового изображения влияли конкретные причины, и объяснение этих причин является одной из важнейших задач научной геральдики.

Эпилог

На рубеже веков все явственнее ощущался закат прежней жизни. Дворянство, казалось, уступало место новым слоям общества, новому миру буржуазных отношений, старинный уклад постепенно уходил в небытие. И ярче всего в визуальных формах проявлялось это в медленном угасании русских усадеб. По словам историка искусства А. А. Трубникова:

В дворянских усадьбах сгустилась вся суть русской культуры; то были интеллектуальные теплицы, в которых распускались самые красивые цветы. Из них вышли Пушкин, Лермонтов, Толстой, Тургенев, Лесков, наши великие писатели, наши лучшие музыканты и поэты. Мы, вышедшие оттуда, любили эти дома с особой остротой…

К тому времени уже были написаны и московский «Бабушкин сад» Поленова (1878), и знаковая картина Максимова «Все в прошлом» (1889) — реквием старой жизни, былым, патриархальным отношениям дворян и крестьян.

В этот период интеллектуалы особенно остро ощутили ценность уникального наследия дворянской культуры, они обратились к нему в попытках бережного сохранения и серьезного, вдумчивого исследования. Ответом на бурно вторгавшиеся в бытие новации стал своеобразный пассеизм, уход в уютное прошлое с его характерными приметами — старинными вещами, произведениями искусства и приметами быта, в том числе гербами, и теми «местами и точками памяти», где собирались и сохранялись эти формы культуры.

Бегство от современности, стремление увидеть и прочувствовать красоту былых эпох русской культуры золотого дворянского века ярче всего воплотились в творчестве двух живописцев — В. Э. Борисова-Мусатова и С. Ю. Жуковского. Невесомые тени прошлого, бродящие по усадебным паркам на фоне зыбких силуэтов ампирно-классицистических усадебных домов, и сочные, фактурные пейзажи, в которых усадьба (например, милюковские Островки Тверской губернии) становится главным действующим лицом, образом вдохновения и переживания, — вот тематические пути, в которых яснее всего преломился художественный гений этих мастеров. И как не вспомнить здесь романтически тревожные или сосредоточенно вечерние композиции Жуковского, такие как «Печальные думы», «Последний аккорд» и «Бессонная ночь», служащие предвестниками неясного и пугающего грядущего. Или, напротив, умиротворенно-закатные «Старые годы» М. А. Демьянова (1910), как бы объединившие в себе линии Поленова и Максимова — старые барыни в весеннем, пробуждающемся парке. На выставке передвижников в 1915 году В. Е. Маковский представил картину «Последняя ступенька», на которой дряхлый сановник, поднявшийся на высшие ступени чиновной лестницы, спускается теперь на последнюю ступеньку мраморной лестницы дворца, поддерживаемый под руку лакеем. В дни Февральской революции эта картина представлялась аллегорической…

В начале ХX века появились труд барона Н. Н. Врангеля «Старые усадьбы. Очерки русского искусства и быта», журналы «Старые годы» П. П. Вейнера и «Столица и усадьба» В. П. Крымова, «Царская охота» Н. И. Кутепова, Таврическая выставка портретов, для которой неутомимый С. П. Дягилев объездил десятки дворянских гнезд по всей России, где на стенах висели портреты прадедушек и прабабушек владельцев кисти Рокотова или Левицкого… Русская культура словно делала восторженный вдох перед крушением старого мира, пытаясь вобрать в себя весь свой огромный, неоценимый опыт, чтобы запечатлеть для будущего образы родной старины.

Вскоре и дворянство, и интеллигенция попали в водоворот революционного урагана, сметавшего все на своем пути. Что говорить о русской аристократии, ведь, по словам Никиты Дмитриевича Лобанова-Ростовского, «мы были — по генетическим причинам — „врагами народа“». И Великая русская эмиграция стала спасительным кораблем для сотен тысяч соотечественников, принесших всемирную славу «посланию» старой России.

Но и в тяжелые послереволюционные годы люди культуры всеми силами пытались уберечь от гибели, спасти те сокровища мысли и духа, которые оставила эта культура, как бы стремясь сокрыться в ней от грохота новых будней. Так, в 1922 году было создано Общество изучения русской усадьбы, где под руководством В. В. Згуры и А. Н. Греча велись обследования и исследования русских дворянских гнезд. Год «великого перелома», переломивший и переломавший страну, уничтожил и его. Заветом будущим «потомкам» можно считать блестящую книгу А. Н. Греча «Венок усадьбам», написанную уже на Соловках (сам автор, как и упоминавшийся выше П. П. Вейнер, был убит советским режимом). Усадьбу поглотил булгаковский «Ханский огонь» (1924).

Как