Книга Все хорошо - Мона Авад

пряди. На губах поблекшая алая помада. Бледное лицо избороздили горестные морщины. Стоит мне взглянуть на нее, как в пояснице начинает знакомо покалывать. Я ее знаю? Нет, конечно, впервые вижу. И все же в ней есть что-то знакомое. В этом ее мрачном взгляде, в изгибе алых губ. Я улыбаюсь ей. Но она меня не замечает. Смотрит прямо перед собой, в пустоту. Взгляд у нее печальный, рассеянный и остекленевший. Она явно нездорова. Потому и глаза стеклянные – от лекарств. Мне ли не знать.

Бармен улыбается ей. И она постепенно приходит в себя. Слабо улыбается в ответ, превозмогая боль. И негромко отвечает, что ей налить. Расслышать, что именно, за пением Джуди, ревом дождя и визгом ветра мне не удается. Рокот бури и музыка слились в одну песнь. Бармен кладет перед женщиной салфетку с надписью «Проныра». А потом достает из-под стойки бутылку и наливает ей напиток. Церемонно поставив стакан на салфетку, он кланяется женщине, словно королю. И я вижу, что там, в стакане, плещется светящаяся изнутри золотистая жидкость. Золотое снадобье! Женщина благодарит бармена кивком головы, и он снова кланяется.

Я наблюдаю, как она берет стакан и подносит его к губам. На запястье у нее повязка, точно такая же, как у меня на ноге. Пригубив напиток, она зажмуривается. И я словно чувствую, как по ее жилам разливается золото. А внутри распахивается ясное лазурное небо.

Женщина блаженно улыбается.

Кто-то откашливается. Оглянувшись, вижу, что возле меня в ожидании застыл бармен. Мне он не кланяется. Не разводит никаких церемоний. Только барабанит пальцами по стойке. И нетерпеливо вскидывает брови. «Ну? Пить-то что будешь?»

Кошусь на женщину, которая горбится над стаканом, обхватив его ладонями. Золото светится меж ее пальцев. И улыбается она все шире.

– Золотое снадобье, – внезапно произносит мой собственный голос.

Ну а что, почему бы и нет? Может, оно мне поможет. Оттянет неизбежное.

Бармен с минуту меряет меня взглядом. А потом отвечает:

– Мы убрали его из меню. Это была ограниченная партия. Разовое предложение.

– Что? Но ей же вы только что…

– Ограниченная партия, – перебивает он. – Разовое предложение.

Я гневно смотрю на него. А он, нисколько не смущаясь, пялится на меня в ответ.

– Тогда скотч, – сдаюсь я.

Он быстро наливает виски в приземистый стакан и запускает его по стойке в мою сторону. Приходится ловить его обеими руками, чтобы не соскользнул на пол.

Я разглядываю пятнистый стакан, в котором плещется тускло-янтарная жидкость. Бармен налил виски до самой кромки. Что ж, зато щедро. Наверное, думает, что я праздную. Что же я праздную?

Ветер за окном воет все громче. Кажется, будто это кричит человек. Да не один, а целых трое.

Гром грохочет так, что весь паб содрогается. Я оборачиваюсь на дверь. Ничего. Пока. Вдруг из моих волос выпадает маленький лиловый цветок и шлепается в стакан. Элли, да сколько же цветов в твоей смеси для ванны?

«Может быть, она вас спасла, Миранда».

Я разглядываю цветок, который плавает в виски, словно муха. Хочу выудить его, но что-то меня останавливает. Эти крошечные лепестки… Я вспоминаю, как малышка Элли вручила мне такой же в подарок. И, оставив цветок в стакане, делаю большой глоток. По телу пробегает смутная теплая волна. Все чувства притупляются. Становятся более тусклыми, сглаженными. Как будто кто-то медленно приглушает свет. А стрелка на циферблате все крутится, крутится. Ну вот. Так-то лучше, правда?

Кошусь на сидящую поодаль женщину. Взгляд у нее теперь затуманенный, трепещущие веки то смыкаются, то раскрываются. Она совсем ушла в себя. Потерялась под распахнувшимся внутри голубым небом. Бредет по освещенной солнцем, сулящей счастье воображаемой дороге. И каждый глоток заводит ее все дальше и дальше. А ведь это темная тропка, теперь я это точно знаю. Какой бы солнечной она тебе ни казалась. Какие бы прекрасные цветы ни росли по обеим ее сторонам. Яркие, гипнотизирующие… Женщина не замечает разыгравшейся бури. Не чувствует, что пол дрожит у нас под ногами. На стойке подпрыгивают стаканы. Дребезжат янтарные бутылки на полках. А висящая под потолком безголовая статуя отчаянно бьется в веревочной паутине. Как бы мне хотелось уйти отсюда. Поехать домой, к Хьюго, который, словно в сладком сне, ждет меня на крыльце. Оказаться по ту сторону. «Но никакой той стороны нет, мисс Фитч».

В музыкальном автомате вдруг что-то щелкает. Включается новая песня. Снова Джуди. Но на этот раз не «Я и моя тень». Теперь она поет о другом. О том, что нужно раздобыть себе счастье. Ведь солнце светит так ярко. И судный день уже не за горами.

Буря молотит кулаками по стенам и дверям. «Тук-тук-тук». Завывает и бьется, завывает и бьется. Я изо всех сил вцепляюсь в барную стойку. И смотрю на бармена, но ему, кажется, и дела нет. Он все так же протирает тряпкой стакан, будто все остальные стаканы и бутылки уже не валятся со звоном на пол. Будто столы и стулья не раскидало по трясущемуся, как в лихорадке, бару. А может, он такое уже видел. Вот почему так и будет до конца времен стоять среди осколков и оттирать пятно, которое никогда не ототрется. Сидящая поодаль женщина улыбается своему отражению в треснувшем зеркале у него за спиной. Она все еще идет по освещенной солнцем дороге под ясным лазурным небом.

Ближайшее к нам окно разлетается вдребезги. Нужно найти укрытие, но я отчего-то не могу пошевелиться. Застыв на месте, смотрю, как в бар вползает ревущий ветер, словно туман запустил сюда свое щупальце. Он взметает мне волосы. Кулаком колотит по обнаженной спине. Глянув в разбитое зеркало, я вижу, как он сгущается вокруг меня, закручивается воронкой, будто дым. Вот оно, вот оно. Все мое тело заполнила теперь холодная мгла. Вползла в глаза, в уши, в рот, который, должно быть, кричит, только я ничего не слышу. Кроме трех голосов в своей голове. Низких, глубоких, огнем потрескивающих сквозь счастливый рев Джуди и завывания бури. «Колесо, мисс Фитч, колесо. Оно всегда крутится. И, сделав круг, возвращается к началу». Вижу в зеркале, как дым обвивается вокруг моей шеи. А цветы в волосах вдруг вспыхивают, как угольки. Цветочное пламя венчает мою голову. Закрываю глаза. Я ничто. Пустынный вопль. Каждая моя клетка обернулась ревущей тьмой.

И вдруг.

Ветер стихает.

Гром умолкает.

Дождь унимается.

И музыкальный автомат перещелкивается на новую песню. Джуди больше не призывает раздобыть себе счастье. Снова печально поет о тенях. И в воздухе знакомо звенят струны. Все