Книга Драконий берег - Карина Демина

— Ник.

А вот это предложение Уне категорически не понравилось. Она не привыкла скрывать эмоции, и губы поджала. И складка меж бровей стала глубже.

Имя — это близость.

Уна не хочет, чтобы он становился ближе к Милдред?

— И кажется, я знаю, почему. Или догадываюсь, — Ник указал на кучу тряпья. — Уна, достанешь?

На миг Милдред решила, что девочка откажется. Но нет, мотнула головой и встала, присела у тряпья. Поморщилась.

— Эту вещь Уна нашла днем. Когда показывала дом. Она хотела отдать, но потом случилось это несчастье с… вашим человеком. Вот и забыла.

Цепочка.

Слегка закопченная цепочка с синим камнем.

— Когда-то я подарил ее одной девушке, к которой испытывал симпатию. Девушка уехала. Я так решил, но теперь у меня возникли… определенные сомнения, — Ник говорил спокойно и выражение лица контролировал.

И позу.

Слишком уж контролировал. Людям не свойственно замирать, они, даже сидя, пребывают в постоянном движении.

— Позволите? — Милдред протянула руку, и цепочка скользнула на ладонь горячей металлической змеей.

— Я сам искупал ее в крови дракона. Это придает металлу дополнительную прочность. Камень — сапфир. Не самый крупный, но вполне приличный. И да, я осознаю, что случайным знакомым подобных подарков не делают.

Спину выпрямил.

И смотрит мимо Милдред, но взгляд прямой, решительный.

Верить?

Или нет?

Тот, кто пришел ночью в мотель, рисковал. И знал о риске. Напротив… ощущение, что ему нравилось.

Тогда, пятнадцать лет тому, Чучельник держался в тени. Он выставлял свои творения, но и только… сейчас он дразнил.

Спешил доказать, что он умнее.

Ловчее.

— В мастерской кто-то бывал, — мрачно произнесла Уна. — В смысле, работал.

— Ее построил мой отец, после того, как сгорела старая. Та стояла в саду, ее еще мой прадед сделал, чтобы не раздражать прабабку. Не тот, который Гордон Эшби, другой. Он был рыбаком, и сам обрабатывал трофеи. А это всегда вонь и грязь. В общем, его супруга не была в восторге, вот он и поставил мастерскую в стороне. Не совсем даже мастерскую. Я помню, это был небольшой дом, две комнаты всего. Одна просторная, светлая, для работы. Во второй можно было передохнуть, даже спать. Одно время там жил сторож. Или садовник? Точно не вспомню, надо поднять бумаги.

Ник протянул руку, и Уна ее приняла.

Извинение?

Обещание?

— В любом случае, дом был старым. Самое забавное, что отец его привел в порядок, чтобы не досаждать моей матушке. Та очень не любила, когда он работал… почему-то ей казалось, что руками работают только простолюдины. А отец был отличным скульптором.

— Скульптором?

— Не совсем, — Ник держал руку подруги очень осторожно. — И скульптором. И резчиком. И кем только не был. Он начинал с простого, сделал скамьи на кухне, той, которая для прислуги, и ему понравилось. С этих скамей и начался конфликт. Матушка занималась благотворительностью, но при этом полагала, что стоит выше всех тех людей, которым она стремилась помочь. И требовала, чтобы отец соответствовал положению.

Ник Эшби криво усмехнулся.

— Я плохо помню. Я был маленьким. Поэтому знаю большей частью из рассказов. И дневников.

— Ваша матушка вела дневник?

Этот вопрос заставляет поморщиться, будто он неприличен.

— Не только она, — Ник Эшби отвечает после секундной задержки. — Насколько я знаю, почти все Эшби вели дневники… женщины. Не могу сказать, почему. Может, мода такая?

— А мужчины?

— Только прапрадед. И это семейная реликвия, которая к сегодняшним делам отношения не имеет.

А ведь сказано без особой уверенности. И эмоции просто зашкаливают, Ник Эшби словно бурю в себе запер, и та мечется, пробует на прочность ледяной панцирь.

Милдред слышит эту бурю.

И помогла бы ей.

— Так значит, ваша матушка выгнала… скажем так, вашего отца?

— Скажем так, — Ник улыбнулся, повторив эти слова. И успокоился. Что бы там ни было, дела недавние задевали его куда меньше, чем то, что происходило пару сотен лет назад.

— Он отправил садовника к прислуге, благо, дом огромный и раньше здесь держали немалый штат. Сейчас большую часть работы взяли на себя артефакты, да и Зои не нравилось, когда в доме много чужих людей. Она говорила, что справится сама…

И вновь эмоции.

Эхо.

Чего?

Боли? Чувства вины?

— Отец восстановил домик, провел электричество. Там и пропадал. Матушка же занималась усадьбой.

— И вами?

— Мною занимались няньки. Так было принято.

Ник развел руками, будто извиняясь за этот обычай. И вновь же эмоции улеглись. Не понятно. Совершенно не понятно.

— Они и жили так. А дом сгорел из-за короткого замыкания. Погибли многие работы отца. Он был очень расстроен тогда… это уже случилось после того, как матушка… заболела.

— Чем?

— Какое это имеет значение?! — вступилась Уна.

— Извините, и вправду, никакого…

Надо будет узнать. Ведь если имелась болезнь, то должны были остаться и записи о ней. Врачи порой на редкость занудны. Собственная медицинская книга Милдред толщиной с ладонь, и чего там только не записано.

— Шизофрения, — Ник произнес это очень и очень тихо. — Не надо, Уна. Все равно узнают.

Их пальцы переплелись. И в этом виделась попытка найти опору. Вот только кому она была нужна? Нику Эшби? Уне?

— И я знаю, что шизофрения передается по наследству. И знаю, что проявляться она начинает после тридцати. Как знаю, что вхожу в группу риска. Впрочем, мой лечащий врач уверен, что тот возраст я прошел и опасаться нечего, но… все равно. Неуютно осознавать, что однажды ты, возможно, сойдешь с ума.

Он не лгал.

И говорил почти равнодушно, точно не о себе, а о человеке по меньшей мере постороннем. Он привык и к мысли о грядущем сумасшествии, и к тому, что это сумасшествие почти неотвратимо. И может ли статься, что, ожидая его, и вправду сошел с ума? Не от болезни, но от ожидания ее?

— Матушка жива. Она пребывает в лечебнице Литбрехт. Это очень хорошее заведение. Я оплачиваю и пребывание, и компаньонку. И да, я не буду протестовать против разговора с ней. Или с матушкой.

— Вы навещаете ее?

— Нет. Это… слишком тяжело, когда твоя мать считает тебя отродьем Дьявола. У нее навязчивая идея. И да, в лечебницу отец ее оправил после того, как она попыталась меня утопить. И да, я это помню. И нет, я не испытываю к ней ненависти. Она больна. И это ясно любому, кто поговорит с ней.