Книга Позывной «Крест» - Константин Стогний

Ящики не рухнули — напрасно он так осторожничал, когда карабкался вверх. Второго шанса обрушить штабель не было. Лавров оттолкнулся, чтобы в кувырке приземлиться на пол пещеры и тут же откатиться в сторону. Третий болт воткнулся в доску ящика, в то место, откуда прыгнул Лавров, четвертый бесполезно звякнул о каменный пол. Лавров стремглав метнулся к ящикам с чешскими автоматами VZ-58, схватил верхний, «раскадрованный», укрылся, пристегнул рожок, не высовываясь из укрытия, выпустил длинную очередь в албанцев. Грудь одного из них окрасилась красным, и боевик опрокинулся на спину со сдавленным стоном, остальные успели упасть на землю раньше.

Пули почти всего рожка ушли в «молоко», только «молоком» на этот раз служили трухлявые своды древнего рудника. Одна дряхлая опора не выдержала волны смертоносного свинца и обрушилась, подняв клубы удушливой пыли. Это позволило Виктору перезарядить автомат и сменить позицию, переместившись гораздо ближе к выходу. Плохо то, что албанцев он тоже упустил из виду, те буквально растворились в клубах пыли.

— Нук гуай![38] — прозвучало из-за ящиков с РПГ-7.

Именно туда, на звук, Лавров засадил полрожка за семь секунд и перекатился еще ближе к выходу, наткнувшись на нож другого албанца. Клинок вошел в легкое репортера, в отместку тот всадил несколько пуль в живот боевику, выпустив ему кишки.

Возможно, тренированный головорез вонзил бы в Лаврова свой испытанный боевой нож более удачно, но их обоих накрыл взрыв ящика с пороховыми зарядами к РПГ-7. Еще одного албанца этим взрывом разорвало в клочья, пятый диверсант, последний из них, был сильно контужен, из его ушей хлынула кровь. Он бросился к выходу, куда уже метнулся ослепший и оглохший Лавров с ножом в груди.

Они ползли друг за другом, не слыша друг друга, с кровоточащими ушами и глазами, засыпанными прахом. Сзади рвались детонирующие ящики с боеприпасами, отчего тоннель осыпался, а падающие опорные балки больно били по спине и затылку.

Первым выбрался Лавров. Он, не вставая, так же на четвереньках отполз в сторону от грота, насколько хватило сил, завалился на спину и потерял сознание. Вторым вылез командир албанского отряда. Он долго приходил в себя, тряс головой, тоже не вставая с четверенек, как большая запыленная собака. Потом поднялся на ноги и, цепляясь за деревья, чтобы снова не упасть, пошел искать Лаврова. Нашел. Перед ним навзничь лежал русский десантник, судя по пропитанной кровью тельняшке. Из груди русского торчал нож.

Израненный командир албанских боевиков от всей души пнул в полосатый бок.

— Собака поганая, такое дело нам испортил! — выругался по-арабски контуженный.

Если бы ушные перепонки сирийца не были разорваны взрывом, он услышал бы, как тихо-тихо застонал русский с ножом в груди. Харкнув в лицо умирающему кровью и слизью, смешанной с пещерной пылью, сириец Иссам Захреддин, воевавший за албанских боевиков, цепляясь за деревья, побрел на спуск, к дороге.

Подземные взрывы разносятся недалеко, но все же люди, живущие в полевых лагерях, уловили эти звуки. Командир отряда Хорватского веча обороны послал пару украинских наемников проверить, отчего такой шум. Наемники — бывшие сержанты спецназа СССР, профессиональные убийцы, настоящие мужики. Во взгляде этих «западенцев» было нечто такое, что сразу становилось ясно: действительно убьют, если понадобится. Как выразить это впечатление? По внешнему облику обычные люди, слегка замкнутые. Спокойные, прохладные, со стальным взглядом. Неживым. Нет жизни в этом взгляде, как в глазах смерти, в отрешенном и спокойном. Почти безразличном.

Профессия такая была у людей во времена СССР в рядах Советской Армии: совершать диверсии, взрывать, убивать. И вот рухнул СССР. Их, сержантов-сверхсрочников, уволили. Начались трудные годы, и они, как и многие сотни тысяч украинцев в родной стране, подались в начале девяностых на заработки. Стали мыкаться по Западной Европе. Предложили им поработать в прежней профессии военного на Балканах, то есть повоевать. Делать было нечего, согласились. Условия такие: их отправляют на базу, там проверяют навыки и физическую выносливость, затем ставят задачу и через какое-то время забрасывают в полевой лагерь хорватов. Срок командировки — примерно год, дальше как получится.

Матерый лис с окрасом ирландского сеттера не был людоедом. Но он проголодался, а кровь на груди у неподвижного раненого была такая горячая и ароматная! Лис лакал ее до последнего мгновения, пока человеческая речь приближающихся украинцев не стала слышна отчетливо.

— Гаром несе, горить щось.

— Може, це торф який під землею горить?

— Який торф? Ти здурів, ми ж на горі, а не на болоті!

— О! Дивись, мрець якийсь!

— У тільнику, кажись, наш.

Один украинец встал, внимательно осматривая кусты и прочие окрестности. Другой принялся тщательно обшаривать карманы «мреца».

— Хлопці, допоможіть! — раздалось еле-еле слышно из пересохших уст Виктора Лаврова.

— О! Так це взагалі наш, українець! Ну-ка, підсоби! Нє, ніж не чіпай, висмикнеш, так він тут же і помре. Так донесемо, зараз носилочки зробимо і донесемо. А там медсестричка його виходить.

Молодой журналист куда-то уплывающим сознанием различал эту мелодию родного украинского говора, и даже было не страшно умирать. «Прорвемся…»

2

Горный археолог Стип Врлич шел вдоль большой колоннады древней Пальмиры. Ветер трепал полы его длинной рубахи-кандуры, а головной платок, прятавший от чужих глаз светло-русые волосы, успешно скрывал его европейскую внешность. Хоть война и не разбирает, кто свои, а кто чужие, и могут шлепнуть так — на всякий случай, или же просто ради забавы, все равно береженого Бог бережет.

Стип, обладающий изысканным художественным вкусом, достойным хорошего творца, на мгновение явственно представил себе, как под этими величественными колоннами некогда хаживала царица Зенобия, которая так любила свой народ, что пожелала сделать его свободным от Рима. Увидел многочисленную свиту арамейской красавицы-царицы, которая наслаждалась игрой музыкантов, сидящих подле вымощенной камнем дороги. Увидел и вьющийся виноград, который поливали прилежные рабыни, и радостных горожан, не знающих, что совсем скоро обрушится на них грозная армия римского императора Аврелиана, и захлебнется земля кровью, и увидит народ горе, и поведут их царицу в золотых цепях по улицам Рима…

Так и в наши дни. Жили люди — со своими радостями и печалями, праздниками и буднями. Любили, рождались, умирали, но своей смертью, а не от снарядов и пуль. А жили своей жизнью, не придуманной кем-то, не навязанной извне. Растили детей, строили планы на будущее. И вдруг… Выжженная земля, тысячи душ, взлетевших в небо, и искореженные судьбы тех, кто все-таки остался жить.

«Ничего не изменилось, ничего, — бормотал Стип, — недолгое счастье, а затем горе и кровь».

Античная улица, знаменитый на весь мир Тетрапилон; для археолога — это как храм для ищущего веры, покоя и смирения, как нечаянная любовь для потерявшего всякую надежду. Только вот сейчас эти вера, покой и смирение могут быть уничтожены вместе с храмом, а сладкая нега любви растает с приходом утра, когда проснешься и поймешь, что это только сон.