Книга Последняя Ева - Анна Берсенева

Он подошел к Наде, и она на мгновение прикоснулась лбом к плечу своего сына.

– Иди, Юра, иди, – сказала она. – Что ей до меня, она тебя только и ждет! Нашел что-нибудь? – спросила она, снова заглядывая ему в глаза.

– Да, морфий уколю сейчас. Повезло! – Горечь прозвучала в его голосе. – Иди домой, мама, я теперь сам.

Надя вышла на лестницу, прислушалась к Юриным шагам за дверью. Ей стало страшно, так страшно, что еще минута – и она готова была броситься вниз головой в гулкий лестничный пролет!

Она стояла совершенно одна на пустой лестнице, заглянув за предел любви и смерти.

– Вот тогда оно и случилось, Ева, – сказала Надя. – Тогда я впервые в жизни поняла: если сейчас не увижу Валю, то умру на месте. Я не знаю, почему это тогда пришло – потому что он был ее частью, а она уходила? Не знаю… Но вот пришло вдруг и осталось навсегда. Он как раз к дому подъехал, из машины выходил, когда я из подъезда выбежала. Никак оторваться от него не могла, стояли на ветру, я плакала, а он молчал, меня обнимал…

Они помолчали немного в тишине пустой квартиры.

– Я выйду ненадолго, мам, – нарушила молчание Ева. – Мне надо пройтись… Подумать.

– Ты… не ко Льву Александровичу идешь? – осторожно спросила Надя.

– Нет, – покачала головой Ева. – Мне еще немного надо, еще совсем немного!.. Он, наверное, будет звонить сейчас, ты скажи, что я за хлебом вышла, ладно? Я скоро…

Ева шла по Ленинградскому проспекту вслед за летящими по высокому апрельскому небу облаками.

Она сама не понимала, что происходит в ее сердце – пытается ли она почувствовать, душой охватить все, что сейчас услышала, или решает, как ей жить дальше?

Она шла и не находила ответа.

Точно так же она не знала, зачем идет по широкой дорожке к ступенькам гостиницы «Аэростар». Она чувствовала, что ей необходимо поговорить с этим неведомо откуда взявшимся человеком, но не понимала, зачем.

Конечно, могло статься, что он уже уехал. Но Ева почему-то знала, что идет не напрасно. Не могло в этот день быть пустых поступков, бесплодных разговоров, ненужных встреч… Все, что она могла сделать после маминого рассказа, вело к чему-то очень важному в ее судьбе.

Ключа не было в ячейке; господин Серпиньски был у себя в номере. Миловидная девушка за администраторской стойкой подвинула Еве аппарат внутреннего телефона и назвала три цифры.

– Пан Адам, – сказала Ева, – я хотела поговорить с вами… Это Ева, – добавила она, подумав, что он ее не узнал.

– Да, я зрозумел, – ответил его голос.

– Вы можете спуститься вниз? – спросила Ева. – Я буду ждать вас в баре.

Она не ожидала, что этот чужой, ничем не близкий человек вдруг откроет ей какую-то последнюю истину. Ей странно было думать о нем как о своем отце – не то что даже странно, а просто невозможно. Но зачем тогда?..

«Как в поезде, – вдруг подумала Ева. – В поезде хочется поговорить с незнакомым человеком, хотя это ни к чему, если подумать».

Она издалека заметила пана Адама. Он быстро вошел в гостиничный бар, обвел глазами столики, не узнавая Еву в полумраке.

– Я здесь! – помахала она рукой. – Пан Адам, идите сюда!

Как и в прошлый раз, он выглядел элегантно, и, как в прошлый раз, ей сразу бросилось в глаза странное уныние всего его облика. На нем была светлая замшевая куртка и вельветовые брюки, и одежда очень шла к его красивому лицу. Еве казалось только, что эти вислые усы портят его.

– Извините, пан Адам, – сказала Ева, когда он сел рядом за столик, – я не хотела вас беспокоить…

– Если б ты знала, как я рад, что ты меня побеспокоила! – с неожиданной горячностью произнес он. – Тебе сказала мама, так?

– Так, – кивнула Ева. – И, знаете, я подумала… Подумала, что все-таки как-то нехорошо… Все-таки вы были с нею когда-то, и я родилась, хотя я…

– Тебя вырастил другой человек, он твой ойтец, – невесело усмехнулся пан Адам. – Я знаю, Ева. Я сам виноват, некого повинить. Я очень хотел повидать твою маму. Но она не захотела со мной говорить, я сразу почувствовал. Тогда я и зрозумел, что не ошибся…

– В чем? – удивленно спросила Ева; может быть, из-за легкой языковой неточности она не совсем понимала, о чем он говорит. – В том, что мама не захотела с вами говорить?

– Нет, – снова усмехнулся он. – Что мое жиче прошло через пальцы. Если б во мне что-то сохранилось такое… Такое, что я так и не смог назвать! Тогда б Надечка не сказала: все так тускло между нами, так блекло, – так она сказала. Твоя мама все чувствует насквозь.

Он хорошо говорил по-русски, и маленькие ошибки звучали в его речи очень красиво – «чувствует насквозь»…

– Может быть, она просто обижена на вас? – осторожно спросила Ева. – Это же естественно…

– Нет, – покачал он головой. – Не в том дело. Я не угадал свою судьбу, Ева, и Надя сразу то поняла, как меня теперь увидела.

Ева вздрогнула. Второй раз за сегодняшний день она слышала: угадать судьбу, почувствовать свою судьбу… Какой смысл вкладывал в эти слова… пан Адам?

– Это из-за того, что вы оставили маму? – спросила она.

– То был самый верный знак, – кивнул пан Адам. – Но я тогда не розумел, я был молодой дурень. Конечно, я ее любил, очень любил. Твоя мама была такая красивая! – Он улыбнулся легкой, светлой улыбкой. – Она и теперь красавица, а тогда я сразу подумал: такая жена должна быть у поэта… Но потом я приехал в Польску, и все стало по-другому. Была кругом совсем другая жизнь. Через месяц мне не верилось, что все то было со мной – Чернигов, коханая девушка… Можно, я возьму вина? – спросил он.

– Конечно, – кивнула Ева.

Пан Адам вернулся через минуту с двумя бокалами белого вина. Золотые таинственные огоньки плясали в них. Ева взяла бокал, поднесла ко рту.

– Моя мама очень рассердилась, что я подарил Надечке перстенок, – сказал пан Адам, глядя на ее руку с камешком, сияющим в тонком кольце. – Она плакала, не хотела, чтоб я женился на русской, и мой ойтец не хотел. И я уже не понимал, хочу ли того сам… Я был молодой дурень, – повторил он. – И к тому же… Я начал бояться жизни после того, как пожил у вас в стране. Мне все мажилось: то, как я живу, – то еще не все, еще будет другое, лучшее… Куда я бежал, Ева, чего я искал? – Он достал из кармана куртки светло-зеленую пачку «Мальборо», изящным щелчком выбил сигарету. – Для чего я бросил Надю? Сам не знаю… Я не нашел счастья с женщиной, которая мне родила детей, и дети выросли мне чужие, я не нашел себе дела на жизнь… Ты знаешь, – помолчав, сказал он, – Надя мне не поверила, что я не знал про тебя. Она сказала: если б ты и знал, ты все равно бы не приехал. Я не хотел тебе говорить, но то так, Ева! Я знал… Одно ее письмо я получил, его она с Витей передала, чтоб он послал из Киева, а Витя передал с человеком, который ехал в Польску, и он его бросил в ящик в Варшаве. Я тогда плохо себя почувствовал, что покинул девушку с ребенком, все-таки я не был такой лайдак. Хотел поехать, а потом… Представил, как все то будет, как я вдруг вернусь в другую жизнь… Я не смог, Ева! – с горячим отчаянием в голосе выговорил он. – Не смог сразу, а потом сам Витя мне написал, что не надо приезжать, что Надечка вышла замуж и родила сына. Тогда я обрадовался, подумал: ну и добже, теперь я не виноват. А сейчас я думаю: то была самая большая моя потеря в жизни, а я тогда даже не зрозумел. Она была такая женщина, которую може иметь только… Я в детстве читал одну книжку, – вдруг улыбнулся он, – но забыл, как называлась. Там дети покупали воздушные шарики, а старуха им говорила: только каждый должен взять свой, важно не ошибиться. А как было не ошибиться, когда все шарики одинаковые? Я помню, что тогда ничего не понял…