Книга Творческая эволюция - Анри Бергсон

В общем, те, кто занимается только функциональной деятельностью живого существа, склонны думать, что физика и химия дадут ключ к биологическим процессам. Ведь они по преимуществу имеют дело с непрерывно повторяющимся явлением в живом существе, наблюдаемом ими как бы в реторте. Этим и объясняются отчасти механические тенденции в физиологии. Наоборот, у кого внимание сосредоточено на тонкой структуре живых тканей, на их зарождении и развитии, – словом, гистологи и эмбриологи, с одной стороны, натуралисты – с другой, – имеют дело с самой ретортой, а не только с содержимым ее. Они находят, что эта реторта создает свою собственную форму в течение единого ряда актов, образующего настоящую историю. Поэтому они, гистологи, эмбриологи и натуралисты, далеко не так охотно, как делают это физиологи, верят в физико-химический характер жизненных явлений.

Собственно говоря, ни одно из этих положений, ни то, которое признает, ни то, которое отрицает возможность когда-либо химически воспроизвести элементарный организм, не может сослаться на авторитет опыта. Оба они не допускают проверки, первое потому, что наука еще не подвинулась ни на шаг в химическом синтезе живого вещества, второе потому, что не существует убедительных экспериментальных доказательств невозможности какого-либо факта. Мы изложили, однако, теоретические доводы, не позволяющие нам объединять живое существо, систему, замкнутую по природе, с системами, выделяемыми нашей наукой. Мы согласны, что эти доводы менее убедительны, когда дело идет о рудиментарном организме, вроде амебы, который едва развивается в течение своей жизни. Но они становятся более убедительными, когда мы рассматриваем более сложный организм, подвергающийся правильному циклу изменений. Чем более длительность накладывает свою печать на живое существо, тем яснее отличается организм от чистого механизма, по которому время скользит, не проникая в него. Убедительнее всего это видно, когда дело идет о развитии жизни в целом, от низших организмов до современных высших форм, поскольку это развитие образует единую и нераздельную историю, при единстве и непрерывности несущей его одушевленной материи. Мы не согласны также, что эволюционная гипотеза явно приводит к механическому воззрению на жизнь. Мы не можем, конечно, опровергнуть это воззрение математически и раз навсегда. Но то опровержение, которое мы выводим из рассмотрения времени и которое, по нашему мнению, является единственно возможным, становится тем более точным и убедительным, чем глубже мы развиваем выводы эволюционной гипотезы. Мы особенно настаиваем на этом пункте. Сейчас мы укажем в более точных терминах то воззрение на жизнь, к которому мы примыкаем.

Мы сказали, что механические объяснения пригодны для систем, которые искусственно выделяются нашей мыслью из целого. Ho о самом целом и о системах, которые естественно образуются из целого по его подобию, нельзя предполагать а priori, что они объяснимы механически, ибо тогда время было бы бесполезно и даже нереально. Сущность механических объяснений состоит ведь в том, что признают возможным вычислить будущее и прошлое как функции настоящего и что таким образом все предполагается данным. По этой гипотезе какой-нибудь сверхчеловеческий разум, способный произвести нужные вычисления, мог бы обозреть сразу прошлое, настоящее и будущее. Поэтому ученые, признавшие универсальность и полную объективность механических объяснений, приходили сознательно или бессознательно к гипотезе такого рода. Уже Лаплас[5] формулировал ее с величайшей точностью. «Если бы какой-нибудь разум знал в определенный момент все силы, действующие в природе, и взаимное расположение предметов, ее составляющих, и если бы этот разум был достаточно силен, чтобы подвергнуть эти данные анализу, то он охватил бы в одной и той же формуле движение крупнейших сил природы и Вселенной, и движения самого легкого атома: ничто не оставалось бы ему неизвестным, и будущее, как и прошедшее, раскрывалось бы перед его глазами». Вот что говорит по этому поводу Дюбуа-Реймон[6]: «Можно представить себе познание природы достигшим такого предела, когда мировой процесс был бы представлен одной математической формулой, одной огромной системой одновременных дифференциальных уравнений, которыми определялось бы в каждый момент положение, направление и скорость каждого атома Вселенной». Ту же идею Гексли[7] выразил в более конкретной форме. «Если правильно основное положение эволюции, что весь мир, одушевленный и неодушевленный, представляет результат взаимодействия по определенным законам сил, принадлежавших молекулам, из которых состояла первоначальная мировая туманность, то столь же верно, что нынешний мир уже заключался потенциально в космическом газе, так что достаточно обширный ум, зная особенности молекул этого газа, мог бы предсказать, например, состояние великобританской фауны в 1868 г. с такой же точностью, как мы предсказываем, что станется с паром дыхания в холодный зимний день».

«Тщетно ослепляют нас перспективой универсальной математики; мы не можем жертвовать опытом из-за требований системы. Поэтому мы и отказываемся от крайнего механического мировоззрения.»

В подобных теориях говорится и о времени, то есть произносится это слово, но о сущности его почти не думают, ибо при этом время не производит никакого действия, а раз оно не производит его, то оно ничто. Последовательная механическая система заключает в себе метафизику, ибо она утверждает, что вся действительность разом дана в вечности, а видимая длительность вещей выражает просто несовершенство разума, неспособного познать все зараз. Но длительность представляет нечто совсем иное для нашего сознания, то есть для того, что в нашем опыте делается наиболее бесспорным. Мы воспринимаем длительность как поток, который не может быть пройден в обратном порядке или повторен снова. Она является основой нашего существа и, как мы хорошо это чувствуем, самой сущностью вещей, с которыми мы соприкасаемся. Тщетно ослепляют нас перспективой универсальной математики; мы не можем жертвовать опытом из-за требований системы. Поэтому мы и отказываемся от крайнего механического мировоззрения.

Но и учение о конечных целях является столь же неприемлемым для нас и по тем же самым причинам. Это учение в своей крайней форме, каковой мы ее находим, например, у Лейбница[8], утверждает, что предметы и существа только осуществляют однажды начертанную программу. Но если во Вселенной нет ничего непредвиденного, нет ни изобретения, ни творчества, то время также оказывается ненужным. Как и в механической гипотезе, здесь также предполагается, что все дано. Понимаемое в этом смысле телеологическое учение представляет механизм навыворот. Оно вдохновляется тем же постулатом, с тою лишь разницей, что при обозрении нашим конечным разумом кажущейся последовательности вещей, оно ставит светильник, который должен вести нас, не позади, а впереди. Оно заменяет толчок прошлого притяжением будущего. Но последовательность все же остается чистой видимостью, как, впрочем, и самое течение. По учению Лейбница, время сводится к смутному восприятию, соответствующему человеческой точке зрения, и исчезающему, как туман, для разума, стоящего в центре вещей.