Книга Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики - Адам Туз

мировые державы повелевали культурами, известными сейчас только из легенд, огромные города превращались в руины Мы почти не в состоянии проникнуть в заботы, потребности и страдания миллионов и миллионов отдельных людей, которые когда-то, в качестве живых существ, были творцами и жертвами этих событий И как бесчувственно настоящее. Насколько не обоснован его вечный оптимизм и насколько пагубно его упрямое невежество, его отказ видеть и отказ учиться[40].

Вырвать население из этого оптимистического ступора и зарядить его чувством апокалиптического риска – вот истинная задача политического руководства. Идея о том, что Германия, подобно США, может просто постепенно двигаться к более высокому уровню жизни, представлялась Гитлеру заблуждением. Для него поражение в Первой мировой войне возвестило начальную точку борьбы, не менее решительной, чем между Римом и Карфагеном. Если только немцы не ответят на вызов, 1918 год вполне может стать предвестником такого же полного упадка (Untergang), как тот, что испытали на себе великие цивилизации древности. Такая перспектива не оставляла места для пассивности и терпения. Перед лицом абсолютной безжалостности еврейско-большевистского врага могла стать оправданной даже стратегия, чреватая крайним риском. Аудиторию 1920-х и начала 1930-х гг. можно было простить за то, что она принимала экстремистские воинственные речи Гитлера за проявления риторической аффектации. Насколько серьезен он был со своим апокалипсическим мировоззрением, в полной мере выяснилось лишь после 1939 г.

III

Таким образом, немецкие избиратели должны были сделать решительный выбор, и он был сделан. На всеобщих выборах в мае 1928 г. партия Гитлера получила жалкие 2,5 % голосов, которые обеспечили ей всего 12 из 491 места в рейхстаге. Наоборот, несмотря на то, что доля НЛП снизилась, партия Штреземана все равно сохранила приличное представительство в парламенте, получив 45 мест[41]. И если национал-либералам оказывал щедрую поддержку крупный бизнес, то казна нацистов к осени 1928 г. настолько оскудела, что они были вынуждены отменить ежегодный партийный съезд. Продажи Mein Kampf так сильно упали, что издатели Гитлера решили придержать его «Вторую книгу» из опасения испортить рынок. НННП, еще одна ультраправая партия, вместо прежних 103 мест получила всего 73. Об этом поражении и вызванном им кризисе в руководстве националистического движения, который привел к тому, что главой НННП был выбран ультранационалист Альфред Гугенберг, летом и осенью 1928 г. кричали газетные заголовки. Наоборот, социал-демократы-основатели Веймарской республики – одержали крупную победу. Их представительство в рейхстаге выросло с 131 до 153 мест. Совместно со штреземановской НЛП, НДП и партией Центра они составляли работоспособное большинство с Германом Мюллером в качестве канцлера. Густав Штреземан остался министром иностранных дел уже на пятый год.

Таким образом, в 1928 г., несмотря на наличие таких элементов, как Гитлер и его партия, Веймарская республика имела функционирующую парламентскую систему и правительство, поставившее своей целью пересмотр Версальского договора под благожелательной эгидой США. Да, катастрофический обвал этой системы был возможен. Но даже самым пессимистически настроенным наблюдателям нужно было сильно постараться, чтобы предсказать, что через десять лет Германия снова ввергнет Европу в опустошительную войну и приступит к выполнению самой безжалостной кампании геноцида в истории человечества. История Веймарской республики не является темой настоящей книги. Но прежде чем начать рассказ о гитлеровском режиме, мы должны четко объяснить, как стратегия Штреземана потерпела крах, открыв дверь для намного более радикальных идей Гитлера.

Одним из ключевых факторов, вызвавших дестабилизацию Веймарской республики после 1929 г., являлось исчезновение надежд, возлагавшихся на американский «новый порядок» прореспубликанскими силами в Германии[42]. В 1923–1924 гг. успешная стабилизация Веймарской республики в первую очередь зависела от вмешательства США. Впоследствии привлекательность «атлантистской стратегии» Штреземана и Шахта опиралась на ожидания роста американского влияния в Европе, которое в конце концов должно было расчистить путь к всеобъемлющему пересмотру условий Версальского договора. Для этого требовалось осознание Америкой связи между долговыми обязательствами перед ней, накопившимися во время войны у Великобритании и Франции, и репарационными требованиями, предъявлявшимися этими державами Германии. И действительно, Оуэн Янг весной 1929 г. вернулся в Париж для пересмотра соглашения о репарациях[43]. Однако он не получил от новой администрации Герберта Гувера никаких полномочий на обнародование связи между военными долгами союзников и репарациями[44]. А это, в свою очередь, означало, что план Янга не мог не разочаровать немцев[45]. Вместо снижения ежегодных репарационных выплат с 2,5 млрд до 1,5 млрд довоенных золотых марок, на что надеялось правительство Мюллера, величина выплат сократилась незначительно – до 2 с небольшим млрд золотых марок. Кроме того, согласно плану Янга Германия упраздняла должность агента по репарациям. Это освобождало Германию от навязчивого и унизительного иностранного надзора и должно было стать первым шагом к переведению репарационных обязательств Германии на деполитизированную, коммерческую основу. Но в то же время это означало, что отныне Германии разрешалась отсрочка по выплате большей части репараций максимум на два года. И теперь решение должно было принимать уже германское правительство, а не «нейтральное» американское учреждение.

Разочарование, вызванное планом Янга, полностью уничтожило привлекательность «атлантистской стратегии». Раздражение, окружавшее переговоры, разрушило всякие надежды на крупномасштабную коммерциализацию германских «политических» долгов. Начиная с 1928 г. вместе с волной слухов о судьбе репараций и росте процентных ставок в США объемы долгосрочных американских займов Германии начали сокращаться[46]. Германия и в 1929 г. продолжала брать займы и продавать иностранцам паи в немецких фирмах, но теперь более половины поступлений было получено на краткосрочной основе. За этим последовал еще один удар по трансатлантическим экономическим связям. В ходе предвыборной кампании Герберт Гувер заручился поддержкой Среднего Запада, пообещав введение протекционистских мер в сельском хозяйстве. Во время прохождения через конгресс этот законопроект, получивший печальную известность в качестве Закона Смута – Хоули, оброс многочисленными положениями, включая серьезную защиту от европейских промышленных товаров. К осени 1929 г. в Старом Свете знали не только то, что конгресс не пойдет на сколько-нибудь существенное снижение выплат по союзническим долгам и что не стоит ожидать получения новых долгосрочных кредитов от Америки, но и что новые тарифы, скорее всего, затруднят европейским должникам Америки зарабатывание долларов, требовавшихся им для обслуживания своих обязательств перед Уолл-стрит[47].