Книга Окончательное решение, или Разгадка под занавес - Майкл Чабон

Все в нем: и осанка, и речь, и твидовый костюм, и расползшаяся на нитки крылатка — несло давно забытый дух Британской империи, неистребимый, как запах крепкого турецкого табака, дух силы и незыблемости моральных устоев.

— Ну, знаете, — недовольно пробурчал Ноакс, хотя, может быть, это был Вуллитт.

— Так вот, — простодушно и безмятежно продолжал старец, — полиция, как я вам уже сообщил, твердо убеждена, что человеком, который незаметно подкрался к мистеру Шейну, выносившему клетку с Бруно из дома, и убил его, были вы, мистер Паникер, в то время как я полагаю, что это сделал…

Цепкий взгляд старика теперь был устремлен на тяжелые черные ботинки Реджи, которые она собственноручно начистила до блеска этим утром, когда ничто не предвещало беды.

— …что это сделал человек, у которого размер обуви куда меньше, чем у вас.

Лицо Реджи, потерянное, гладкое, как коленная чашечка, застывшее, только чуть перекошенное с одной стороны, потому что бровь и угол рта смотрели вниз, вдруг дернулось. На мгновение оно ожило и расплылось в мальчишеской ухмылке. Выпростав из-под стола свои огромные ноги, он вытянул их перед собой, впервые в жизни восторгаясь их чудовищным размером.

— Говорил я этим гадам, говорил! — возопил он. — Ваша правда, еще день-другой, и я продал бы эту чертову птицу, рассчитался с Жирнягой, и поминай как звали. Но это же не я придумал! Это все Паркинс! Визитку Блэка я у него из бумажника спер! Его и берите, за что меня-то? Это же Паркинс!

— Какой еще Паркинс?

Полицейские недоуменно покрутили головами, и тогда старик перевел глаза на миссис Паникер.

— Наш постоялец, он живет у нас дольше всех, в марте будет два года.

Она вдруг поняла, что Саймон Паркинс ей никогда особенно не нравился, но у нее не было поводов заподозрить его в чем-либо сомнительном или недобропорядочном. Каждое утро он вставал в один и тот же час, не сказать чтобы рано, потом отправлялся к своим свиткам или рукописям, или над чем он там корпел в библиотеке Габриэль-парка, сидел там до поздней ночи и возвращался домой, в свою комнату, где возле настольной лампы его ждал ужин, прикрытый сверху тарелкой, чтобы не остыл.

— А ты, парень, видать, частенько заглядываешь в бумажник этого мистера Паркинса, верно? — спросил не то Ноакс, не то Вуллитт с несколько наигранным дружелюбием, словно чувствуя, что возможность предъявить Реджи обвинение в убийстве ускользает и надо успеть обвинить его хоть в чем-нибудь, пока не поздно.

Старик повернул голову в сторону полицейских. В комнате раздался хруст.

— Вынужден напомнить вам, джентльмены, что мои дни сочтены, посему я попросил бы вас воздержаться от не имеющих отношения к делу вопросов. Вы замечали, что Паркинс интересуется птицей?

Вопрос был адресован миссис Паникер.

— Бруно сложно было не интересоваться, — ответила она, отмечая про себя, что почему-то говорит о попугае в прошедшем времени.

— Им интересовались все, кроме несчастного мистера Шейна. Странно, правда?

— Паркинс-то им очень даже интересовался, — вмешался Реджи.

От ощеренности, с которой он встретил старца, не осталось и следа.

— Он же за ним записывал! Только попугай заведет эти свои чертовы цифры, он их записывает.

Впервые за все время пребывания в полицейском участке старик, казалось, почувствовал к происходящему неподдельный интерес. Он поднялся на ноги, и при этом не последовало ни обычных стонов, ни кряхтения и бормотания себе под нос, неизменно сопровождавших любое его движение.

— Цифры! — Он держал перед собой сложенные домиком руки, словно собираясь не то молиться, не то аплодировать. — Ну конечно! Это была ученая птица, которая повторяла цифры…

— …и талдычила их, сволочь, целыми днями!

Один из полицейских встрепенулся было, но миссис Паникер продолжала, не обращая ни малейшего внимания на брань сына:

— Да, действительно, длинные такие цепочки цифр.

Она в самом деле множество раз видела, как Паникер доставал из кармана блокнотик и заносил в него числовые рулады, которые каким-то непостижимым образом вылетали порциями из черного птичьего клюва.

— Цифры от единицы до девяти, и они без конца чередовались в случайном порядке.

— И всегда только по-немецки, — вставил Реджи.

— И чем же занимается этот ваш Паркинс? Тоже коммивояжер, как Ричард Шейн?

— Нет, он изучает историю архитектуры.

Она заметила, что ни Ноакс, ни Вуллитт не удосужились записать ни единого слова. У нее сложилось впечатление, что оба этих битюга, обливавшиеся потом в синих шерстяных мундирах, вообще ничего не слушают, уж не говоря о том, чтобы думать. Возможно, они решили, что на жаре думать необязательно. Ей до слез стало жаль этого молоденького инспектора из Лондона, Беллоуза. С кем ему приходится работать! Ничего удивительного, что он бросился за помощью к старику.

— Он готовит монографию, посвященную нашей церкви.

— А сам туда ни ногой, — вставил Реджи, — даже по воскресеньям.

Старый сыщик молча посмотрел на миссис Паникер, ожидая подтверждения этих слов.

— Насколько я знаю, он разбирает в библиотеке Габриэль-парка какие-то древние манускрипты, связанные с нашими местами. Боюсь, я мало что в этом смыслю. Он хочет каким-то образом вычислить высоту колокольни нашей церкви в Средние века. Однажды он показывал мне свою работу, но это так сложно… Я еще подумала, что это не столько архитектура, сколько математика.

Старик опустился в кресло, однако на этот раз вид у него был совершенно отсутствующий. Он больше не замечал ни ее, ни Реджи, ни того, что происходит в комнате. Трубка его давно погасла. Несколькими заученными движениями он снова раскурил ее, явно не отдавая себе в этом отчета. Четыре человека, находившиеся с ним в одном помещении, продолжали кто сидеть, кто стоять, но все с поразительным единодушием ожидали его заключения. Ровно минуту он яростно пыхал трубкой, потом проронил:

— Паркинс!

За этим именем, произнесенным твердо и отчетливо, последовало невнятное бормотание, которое миссис Паникер разобрать не смогла. Ей показалось, что он сам себе читает какую-то лекцию. Затем старик вновь поднялся и проследовал к двери, даже не оглянувшись. Было ясно, что обо всех присутствующих он попросту забыл.

— А как же я? — возмутился Реджи. — Со мной-то что будет? Ну ты, козел старый, скажи, чтоб меня отпустили!

— Реджи, как ты можешь! — в ужасе прошептала миссис Паникер.

До сих пор ее сын ни единым словом не выразил даже намека на сожаление о том, что случилось с мистером Шейном; он без тени смущения признался, что хотел украсть Бруно у сиротки-беженца и что хорошо осведомлен о содержимом бумажника мистера Паркинса, а теперь хамил единственному достойному союзнику, который у него был, если, конечно, не считать родной матери.