Книга Коридоры власти - Чарльз Сноу

— Так вот, — говорил Уолтер Люк, — полагаю, технически это возможно. Вероятность минимум пятьдесят пять процентов. Бродж не дурак. У него связи с поставщиками. Будь у нас такие связи — и такое сырье, — мы бы в ядерных разработках даже от черта лысого не зависели, а так только на словах не зависим и, пожалуй, всегда прогибаться будем. Ладно, вернемся к нашим баранам — какую цену вы готовы заплатить?

— А какую вы хотите?

— Во всяком случае, не эту.

Люк говорил с жаром; сторонний наблюдатель в жизни не подумал бы, что сфера исследований ему не по нраву. Люк отличается незатейливым, цельным патриотизмом. Да, он разделяет нравственные сомнения ученых, но если его страна в принципе может стать сильнейшей военной державой, он, Люк, пойдет на любые жертвы. Трезвый ум подсказывает Люку, что это из области фантастики, вот Люк и заканчивает всегда на печальной ноте.

— Мы в этой лиге не игроки. Если мы потратим все, что имеем, то есть все, что сейчас выделяется на оборону — под «все» я разумею «все», — тогда, пожалуй, мы цели и добьемся. Вот только что, черт побери, мы на эти средства купим? Нелепую мысль, будто можем раздавить одновременно Москву и Нью-Йорк? Мне от одного не по себе — сколько народу до седых волос дожило, а тешится игрой в солдатики.

Роджер обернулся к Фрэнсису Гетлиффу.

— Мое мнение вам известно, господин парламентский секретарь, — произнес Фрэнсис с подчеркнутой учтивостью. — Броджински ерундой занимается. И со мной многие очень уважаемые люди согласны.

Фрэнсис, вообще-то не часто вступавший в открытую полемику, незадолго до описываемого обеда заставил себя написать памфлет. В памфлете проводил мысль, что с точки зрения обороны ядерная политика не является оправданной. Данным заявлением он нажил немало проблем, особенно в Америке, но и в Англии тоже. В отдельных реакционных кругах заявление сочли не только абсурдным, но и еретическим и даже отчасти опасным.

Мы ехали в Имперский колледж по улицам, тронутым осенью. Я так до конца и не понял, почему Роджер выбрал именно такую стратегию. Какова его цель? Неужели он полагает, что Броджински, известный слабостью к английской церемонности, смягчится от такого проявления внимания, от этой мишуры?

Похоже на то. Я сидел в кабинете у Броджински, смотрел на одинокий бледно-зеленый купол[4], грубо вторгавшийся в пустое небо, и думал, что Роджер ошибается. Броджински действительно неравнодушен к английской церемонности и аксессуарам, без которых эта церемонность немыслима; неравнодушен до такой степени, что самые консервативные друзья Роджера по сравнению с ним кажутся аскетичными революционерами. В конце тридцатых Броджински бежал из Польши. За время войны сделал себе имя — работал в одном научном департаменте адмиралтейства. Затем несколько лет провел в Барфорде, поссорился с Люком и его группой, а недавно получил профессорство. Броджински действительно с преданностью фанатика ведет английский образ жизни, как понимает его. Знает все нюансы английского снобизма, любит их до морального права на существование. Себя посвятил политике английских ультраправых. К Фрэнсису Гетлиффу и Уолтеру Люку обращается «сэр Фрэнсис» и «сэр Уолтер» и смакует обоих «сэров». Несмотря на эти милые чудачества, а может, по их причине, в своих убеждениях он непоколебим, и, вместо того чтобы слушать доводы Квейфа, видимо, поставил себе задачу заставить Квейфа слушать его доводы.

Броджински ростом не выше среднего, весьма плотен в талии и бедрах. Под пиджаком играют мускулы. Голос имеет громовой, глаза красивые, совершенно прозрачные, лицо плоское, типично славянское. Волосы, когда-то светло-русые, теперь седые, кажутся пыльными. Подозревает всех и каждого, однако словно без конца молит о помощи, уверенный, что всякого разумного человека можно убедить в правоте Броджински, — конечно, при условии, что человек этот пока не враг Броджински.

В очередной раз он изложил суть проекта.

— Должен проинформировать вас, господин парламентский секретарь, — (Броджински не хуже любого из нас осведомлен по части английского официального этикета), — что мой проект формально отнюдь не новый. В нем нет ничего, что вам неизвестно. Вот сэр Уолтер подтвердит, что я не преувеличиваю.

— Подтверждаю, но с оговорками, — отозвался Люк.

— С какими это оговорками? — вскинулся Броджински. — С какими оговорками, сэр Уолтер? О чем вы?

— Перестаньте, Бродж, — начал было Люк, готовый вступить в затяжной научный спор. Однако Роджер спора не допустил. К Броджински он применял смешанную политику — защиты и лести. Ну, если не лести, так чрезвычайной симпатии. Броджински ухватился за возможность заподозрить Уолтера Люка; Роджер с той же готовностью взялся его разубеждать. Перед ним был человек, знающий, против чего бороться, и знающий, с чего начать.

— Но, господин парламентский секретарь, подумайте, когда у нас хоть что-то будет готово? — вскричал Броджински. — Даже если мы возьмемся за дело прямо сейчас, прямо нынче вечером, и то раньше шестьдесят второго, а то и шестьдесят третьего года оружия нам не видать…

— А тогда отпадет и его стратегическое значение, — добавил Фрэнсис Гетлифф, раздраженный оборотом, который принял наш разговор.

— Ах, сэр Фрэнсис, сэр Фрэнсис, если страна намерена выжить, оружие ей необходимо. Полагаю, вы имеете в виду — то есть надеюсь, вы имеете в виду, — что Америка разработает свое оружие, много мощнее нашего. Как бы мне хотелось, чтобы Америка разработала такое оружие. В данной ситуации чем больше оружия, тем лучше, и помоги американцам Господь. Я же не смогу спать спокойно, пока мы не начнем дышать им в затылок…

— Я, Бродж, имел в виду нечто более серьезное, — довольно резко вставил Фрэнсис, однако Роджер в очередной раз прервал прения.

— Господин парламентский секретарь, когда же мы приступим? — не сдавался Броджински.

Роджер выдержал паузу и ответил взвешенно и осторожно:

— Видите ли, не хотелось бы сеять в вас ложные надежды…

Броджински дернул головой.

— Знаю, знаю, что вы сейчас скажете. И совершенно согласен с вашими доводами. Вы намерены сказать, что это обойдется нам в тысячи миллионов фунтов стерлингов. Есть мнение, будто мы не можем себе позволить такую роскошь. А хотите мое мнение? Мы не можем себе позволить роскошь этого не делать.

Роджер улыбнулся в адрес Броджински.

— Вы правы, я действительно хотел говорить о цене вопроса. Но не только о цене. Я также намеревался напомнить вам, что придется убеждать очень многих людей. Я, профессор, всего-навсего парламентский секретарь. Позвольте по секрету сообщить вам некую информацию, разглашать которую я не уполномочен. Надеюсь, она не пойдет далее этих стен. Так вот, полагаю, для начала надо убедить моего министра. Ибо всякое правительство согласно выслушать лишь тот проект, за которым стоит чиновник соответствующего калибра…