Книга Столетняя война - Эжен Перруа

Отделившись от двора, эти крупные ведомства приобрели некоторую самостоятельность, порой затрудняющую прямой контроль со стороны суверена, особенно в моменты, когда бароны, подчинив себе Совет, ставили во главе ведомств чиновников по своему выбору. Из этого следует намного большая, чем во Франции, политическая роль ведомства королевского двора, представители которого — приближенные суверена — лучше интерпретировали и быстрее передавали его волю. Под руководством хранителя малой печати в недрах этого ведомства существовал настоящий частный секретариат, основная роль которого состоит в том, чтобы по приказу короля и Совета предписывать канцлеру рассылку посланий с большой печатью; однако этот секретариат не упускал случая отдавать собственные приказы Палате Шахматной доски или местным чиновникам. Два финансовых департамента, Гардероб[26] и Палата[27], куда в принципе деньги поступали из ассигнований на Палату шахматной доски, часто непосредственно получали отдельные королевские доходы, приобретая тем самым некоторую самостоятельность, которая проявлялась прежде всего во время войны, любого похода, в которой принимал участие суверен, непосредственно финансируемый Гардеробом. Ведомство двора — нечто вроде запасного правительства английского короля, которое он вовсю использовал, когда хотел избавиться от опеки того или иного баронского совета; оно еще окажет большую службу Эдуарду III во время долгих отъездов короля на континент.

Отдельно следует рассмотреть оригинальный институт парламента — плод уже длительной эволюции, который, однако, вовсе не придает Англии облика контролируемой, или конституционной, монархии, — такой облик она приобретет лишь намного позже. В начале XIV в. эти почти периодические собрания королевского суда, происходившие в зависимости от обстоятельств раз в год или в два года, еще имели характер некоего расширенного Большого совета, где обычные советники суверена на краткое время сессии, несколько дней или недель, брали себе в помощники определенное число баронов и прелатов, вызываемых индивидуально как ленники[28] короля. Они и составляли Совет в парламенте — особо торжественную форму королевского суда. Уже два поколения назад появился обычай советоваться и с представителями других классов нации — с купцами, духовенством, горожанами, рыцарями графств. Купцы как «сословие» редко направляли представителей; клирики при Эдуарде II перестали приходить на собрания парламента, потому что прелаты созывали их на синоды, или convocations, обычно происходившие в то же время; поэтому в орган, который позже назовут палатой общин, войдет только по два рыцаря от каждого графства и по два бюргера от каждого города — от столицы четыре. Их роль пока оставалась эпизодической, в заседаниях Совета они участия не принимали; только позже одному из членов парламента — оратору, то есть спикеру (speaker) — будет поручено передавать королю пожелания и жалобы общин. Это еще не значит, что сформированный таким образом парламент представлял собой сугубо политическое или законодательное собрание. Фактически он в неявной форме выполнял все функции curia regis, прежде всего судебную.

Недовольные подданные могли, подав петицию, потребовать исправления какой-то ошибки; процедура рассмотрения здесь была проста — в начале каждой сессии назначалось несколько комиссий (аналогичных следственной палате и палате прошений Парижского парламента, но по определению временных), которые сортировали, а потом рассматривали массу прошений и готовили решения Совета. Но, отбирая из этих прошений те, которые представляли общий интерес, и добавляя к ним свои личные жалобы, депутаты могли представлять прямо в Совет «общие петиции» и таким образом оказывать политическое влияние, особо ощутимое, когда монархия переживала трудности. Их власть росла еще и потому, что именно к ним обращались, и чаще, чем они бы этого желали, с просьбами о выделении субсидий. Однако судьбу законодательных мер, утверждаемых в парламенте, все еще решал только Совет; эти торжественные указы, которым с тех пор присвоили название статутов (statuts), в судах, где судьи составляли сборники этих статутов, соперничали с обычным, или «общим», правом[29] и дополняли его. Волнения, наложившие отпечаток на только что закончившееся царствование Эдуарда II, в то же время повысили авторитет парламента, и именно в законодательной сфере. В 1322 г. на ассамблее в Йорке король, аннулируя торжественным статутом все законодательные акты, выпущенные за одиннадцать лет баронами-ордайнерами, и желая избежать подобного же аннулирования королевских законов в будущем, громогласно объявлял, что всякий ордонанс, утвержденный в парламенте, может быть отменен только новым парламентом. Возможно, в это самое время — некоторые историки предпочитают относить его к концу века — один любознательный знаток конституционного права написал «Modus tenendi Parliamentum»[30], описание (нахально помещенное под эгиду Вильгельма Завоевателя) идеальной роли, какую в феодальной монархии должна играть иерархия сословий и их представителей: из их согласия с королем возникает высший закон.

В конечном счете парламент, составная часть английских монархических институтов, — правда, последняя по времени появления, отчего и получилось, что его роль была наименее определенной, — мог стать и лучшим помощником суверена в его политике, и худшим препятствием в утверждении его воли. Королю популярному, непреклонному судье и хорошему администратору, он давал ни с чем не сравнимую поддержку общественного мнения, позволяя свободно говорить от имени нации хоть с иностранными государями, хоть с главой церкви. Если же неумелый верховный правитель восстанавливал против себя баронов, всегда готовых изобличить его ошибки, он становился органом оппозиции, навязывая королю опеку его противников, — это чередование силы и слабости характерно для истории средневековой Англии.

Преимущество Плантагенетов в денежных делах состояло в том, что они имели почти стабильные, хоть и сравнительно скудные ресурсы. Эдуард I добился от купцов согласия выплачивать пошлину, или кутюму, за экспорт шерсти и кож; его наследники продолжали взимать ее, не добиваясь нового соглашения. Когда у них попросили для проформы провести ее через парламент, тот разрешил ее взимать в течение нескольких лет. Повысить доходы позволил и институт, заслуга создания которого принадлежит советникам Эдуарда II, — «этап» (etape) шерсти. Король назначал либо один континентальный порт (иностранный этап), либо несколько английских (местный этап), и только через эти порты можно было вывозить шерсть за море. Драгоценное сырье помещали здесь на государственные склады, где выплачивали за него пошлину, прежде чем погрузить на суда или передать иностранным покупателям. К этим очень прибыльным косвенным налогам добавлялись субсидии, вотируемые общинами, — обычно налоги на движимое имущество в размере десятой части ее стоимости для городов и пятнадцатой части для сельской местности. Трудности с определением базы обложения, изворотливость податных людей, во все времена уклонявшихся от выплаты налогов, вели к тому, что эта статья давала лишь умеренные доходы. Но поскольку у парламента часто требовали этих субсидий, они приобрели известную регулярность; деньги выплачивались без особого ропота, поскольку избранные депутаты получали полномочия налагать такие обязательства на своих избирателей. Но все эти ресурсы вместе взятые, которых в мирное время было достаточно, не позволяли финансировать масштабных начинаний. Точно так же, как Валуа, Плантагенеты будут жить как и чем придется, их станут преследовать ростовщики и постоянные банкротства. Во всяком случае, к их чести можно сказать, что они не пристрастятся к гибельной порче монеты. Фунт стерлингов, более прочная валюта, чем турский или парижский ливр[31], очень быстро обгонит по стоимости французские монеты, обесценившись за век изнурительной войны не более чем на 20%.