Книга Две недели до любви - Холли Шиндлер

Я вкладываю руку в его прохладную ладонь, и мы идем к старинной мельнице, которая даже сейчас является краеугольным камнем города. Конечно, мельничное дело уже давно засохло, как цветы, из которых местные хозяюшки раньше плели венки для украшения дверей. Но здесь, у этого исторического памятника, еще собирается на День независимости народ; тут летними вечерами едят мороженое и болтают; тут проходят исторические фестивали под музыку блюграсс.

Мы бредем по траве, над которой целыми россыпями танцуют ранние летние стрекозы. Побеги паслена уже начали обвивать стволы деревьев; если бы мы подошли поближе, то увидели бы и фиолетовые цветы по углам мельницы. Однако на полпути Гейб останавливается и показывает на темное небо. Я гляжу вверх.

– Звезда Челси Кейс, – объявляет он. – Я купил ее в Международном звездном каталоге и назвал в твою честь. Все документы лежат в коробке, в пекарне, но мне не нужны карты, чтобы найти твою звезду. Я узнаю ее где угодно. Сияет ярче, чем любая другая. Как и ты.

Я молчу. Дело в том, что его поступок мне – словно наждаком по коже. Я даже не знаю, почему… Это ведь просто романтический жест в духе Гейба Росса.

– Ты купил мне… звезду, – бормочу я. – Ну это… Спасибо тебе.

Надеюсь, что каким-то чудом он не поймет, что это очень натянутое «спасибо». Такое, какое говоришь бестолковой бабуле, когда она дарит тебе кроссовки на липучке – на липучке, из всех возможных вариантов!

– Знаешь, это как с моряками… Они ориентируются по звездам, как по карте. Или по компасу… – продолжает Гейб. – Так я хотел показать тебе, что сердце – это компас, и мое сердце ведет меня прямо к тебе.

Я моргаю, пытаюсь избавиться от рези в глазах. Ты дурища, Челси, думаю я. Последняя дурища. С чего ты вообще решила, что Гейб тебя недооценивает.

– Она прекрасна, – говорю я, таращась в небо. Но слова ничего для меня не значат. Так всегда бывает, когда врешь.

– Послушай, – говорит Гейб хрипло. – Никакого тебе торта на выпускной, пока не поцелуешь меня двадцать один раз. По одному за каждую ночь, которую ты проведешь в Миннесоте.

Наши губы соприкасаются, и я закрываю глаза. Открываю рот, прижимаюсь к нему губами и пытаюсь продлить поцелуй от одного мгновения к другому.

– Такими темпами, – говорю я, когда мы наконец отрываемся друг от друга, чтобы глотнуть воздуха, – до двадцати одного мы дойдем к утру.

– Ничего не имею против, – шепчет Гейб.

Наш поцелуй остывает, и тут я понимаю, что звезда Челси Кейс светит ничуть не ярче, чем любая другая.

Клинт

Защита не по правилам

– Хочешь знать, что такое рай? – спрашивает Кензи. Она только вошла на кухню, чуть не вышибив дверь. Она останавливается, чтобы приглушить свет в гостиной. Начинаем ровно с того же, на чем закончили прошлым летом. А я-то надеялся, что девять месяцев порознь немножко остудят смехотворные чувства, которые загорелись в ней прошлым летом на День независимости.

Ее походные ботинки топочут по полу; Кензи вышагивает по гостиничному залу, где теперь остались только мы вдвоем. Стены омывает свет свечей и ее надежды. Я сижу за столом, и чем ближе она подходит, тем сильнее виляют ее бедра.

Вопрос меня пугает, но ранить ее чувства мне тоже не хочется. Наверное, лучше всего будет подыграть.

– Рай… Рай – это бесконечный ряд сосен, простирающийся до горизонта.

– Нет, – отвечает она певучим голосом.

– А что же тогда? – спрашиваю я, закинув руки за голову.

– Конечно, жареные сморчки, – она шлепает на стол тарелку, – вручную собранные вашей покорной слугой сегодня днем. Бутылка охлажденной колы – это подарок от шеф-повара Чарли, который уже удалился на вечерний покой.

Я киваю, не отрывая взгляда от мерцания свечи в центре стола. То есть мы и правда остались совсем одни. Мы с Кензи. Ее волнистые каштановые волосы спадают буйными кудрями, образуя стрелки, которые указывают ей прямо на грудь.

О’кей, Кензи. Я понял. Я заметил. Я просто решил ничего по этому поводу не делать.

Она быстро опускается на стул напротив меня и, поставив локти на скатерть, склоняется через стол.

Я пододвигаю к ней фотоаппарат, который она одолжила мне раньше.

– Вот, это тебе, – говорю я, стараясь не обращать внимания на маленькую сцену соблазнения, которую она разыгрывает передо мной. – Куча полевых цветов и закатов… Черные силуэты сосен на фоне неба.

– Куча открыток, – поправляет меня Кензи с улыбкой. В ее глазах пляшут восхитительно-задорные огоньки. – Тебе всегда удаются лучшие снимки. Ну правда, ты один держишь магазин сувениров на плаву. Не знаю, что бы мы без тебя делали.

– Ага, бедный-несчастный ты хакер, – говорю я. – Обновлять сайт курорта, спасать туристов от опасной для жизни интернет-недостаточности. – Тут я морщусь. Так происходит всегда, когда я вспоминаю о гениальной идее Эрла «вай-фай в каждый коттедж». По-моему, ничего хорошего она не принесла, один только вред. – И при всем этом ты, естественно, не в состоянии щелкнуть пару снимков цифровой камерой.

Кензи показывает мне язык, цепляясь за тот факт, что я стал ее дразнить, что я согласен играть с ней. Уверен, что она приняла это за доказательство моего интереса, и я уже сожалею о том, что так себя повел.

– Тут нужен взгляд художника, – настаивает она. – У хакеров другие таланты.

От ее восхищенного взгляда меня пробирает дрожь. Я беру банку газировки и заглатываю половину одним глотком: так мне хотя бы не надо ей отвечать.

– Давай, – говорит она, пододвигая ко мне тарелку грибов. – Ты первый.

Я смотрю на треугольные кусочки, поджаренные до идеальной золотистой корочки.

– Рай, – бормочу я. У меня текут слюни. Но я знаю, что, стоит мне попробовать, ее это только подстегнет. Я пристально смотрю на нее, пытаясь придумать отговорку, которая сработает в этом году. В прошлом я пресекал ее порывы со словами «Спасибо, Кенз, но мне столько всего нужно делать перед университетом». А что на этот раз? Учеба на этот раз точно не сработает.

Но сегодня уже поздно: у меня нет сил, чтобы бороться с ней. Я сдаюсь и кладу в рот жареный гриб.

– Ну как, хорошо? – задает Кензи первый вопрос в ряду многих других, ответы на которые она знает заранее. – Путь к мужскому сердцу, да? Через желудок? Многие клише ведь работают, правда?

Она сует вилку в рот и жует; уголки ее губ растягиваются в улыбку.

Ее голос облаком висит над нами. Мне не хочется обижать Кензи. Но теперь мне уже ясно – до смешного ясно! – что мое равнодушие ее не отталкивает. Может, ей просто нравится все недоступное? Или юная Мисс Компьютерный Гений видит во мне сложную задачу, которую во что бы то ни стало надо решить? Может, мое сердце для нее – это головоломное уравнение, над которым нужно просто подольше посидеть?