Книга Варяги и Русь. Разоблачение «норманнского мифа» - Степан Гедеонов

Понятно, почему норманнская школа так дорожит своей финской гипотезой: отнимая у призвания варяжских князей его чисто славянский характер, представляя этот основной факт русской истории общим делом разнородных финно-славянских племен или даже финским делом по преимуществу, она тем хотя несколько умаляет невероятность избрания славянами князей не из родного славянского племени, а из враждебной норманнской народности. Только согласно ли это мнение с ходом русской истории и известиями летописца?

Для утверждения своей теории норманистам приходится прежде всего заменить положительное сказание летописи об избрании князей миротворцами между враждовавшими племенами догадкой о призвании этих князей в качестве сберегателей границ. О неудачности этого весь смысл русской истории извращающего предположения, будет сказано подробнее в следующей главе. Покуда спрашиваем: от кого следовало призванным шведам оберегать финно-славянские племена? Оказывается, что эти шведы были призваны по настоятельному требованию преобладавшей в союзе северных племен финской народности преимущественно для защиты ее приморских владений от набегов (других?) шведских и датских разбойников. Между тем, старший из трех братьев Рюрик садится в словенском Новгороде; Трувор у кривичей. Казалось бы, Синеусу, представителю финских интересов, следовало поселиться у чюди, на прибрежии Балтийского (Варяжского) моря. Он селится у веси на Белоозере, за семьсот с лишком верст от чюдского берега. Или принять с Миллером, что шведы были призваны словено-чюдскими племенами для защиты мери от пермяков?

Ни сказания летописи, ни сама история не допускают мысли не только о преобладании финского элемента над славянским, но даже об историческом равенстве в IX веке обеих народностей. Рюрик, старший князь, утверждает свой стол в Новгороде; имя Руси, в убеждениях Нестора, переходит только на славянские, отнюдь не на финские народности. По мере их сосредоточения под властью варяжских князей словено-русские племена (северяне, древляне и пр.) обращаются из данников в участников нового государства; а финские, не покоренные, но призывавшие народности, являются данниками («А се суть иши языци, иже дань дають Руси: чюдь, меря, весь, мурома» и пр.), и это без малейшего намека на исторический переворот, который объяснил бы подобное изменение в судьбе их. Нигде чюдь не является самостоятельной народностью; летопись не знает на Руси ни одного финского деятеля, за исключением, быть может, ведущего свое происхождение от финнов Изяславова мужа Чюдина, о котором упоминается в Правде детей Ярослава и в летописи под 1072 и 1078 годами.

В каком же смысле должно принять известие летописца об участии чюди в призвании варяжских князей? в каких отношениях к Новгороду состояли поименованные у него финские племена?

Шлецер принимает союз чюди, мери, словен и кривичей, основанный на федеральной системе. О союзе финно-славянском толкуют и Карамзин, и Савельев и пр. Между тем (не говоря уже о других исторических невозможностях), в самом факте призвания князей проглядывает такое единство мысли, интересов и побуждений, которое едва ли может быть отнесено, в равной степени, к двум разноплеменным народностям.

Г. Соловьев замечает справедливо, что летописец не мог употребить выражение «усобицы» о войнах между тремя различными племенами. Что Нестор думал только об одной преобладающей народности, ясно выражено словами «и воевати почаша сами на ся». Наша история не знает ничего о воображаемой тесной связи между славянскими и чюдскими племенами; но, предположив эту невозможную связь, она разрывалась войной; славяне и чудь могли воевать друг на друга, но не сами на ся. Допустить ли, что речь идет о внутренних, родовых усобицах каждого из отдельных племен? Тогда должно допустить, в одно данное время, у двух совершенно отличных народностей одинаковое проявление внутренних несогласий, одинаковую потребность наряда, одинаковое ее выражение посредством призвания из третьей враждебной народности одного общего князя! Ибо если случай и навел на избрание трех братьев, то все же избиравшие хотели сначала только одного князя: «Поищемъ собе князя, иже бы володелъ нами и судилъ по праву». Этими словами утверждается мысль или, лучше сказать, положительный исторический факт, что в главе избирателей стояла одна, господствующая народность, та самая, у которой должен был поселиться призванный князь, у которой садится старший из трех избранных братьев — Рюрик. В этом старшинстве Рюрика и кроется основная мысль, историческое значение призвания. Словене-новгородцы старшее из славянских племен на севере; кривичи-полочане младшее; чудь, весь, меря, мурома — словенские данники; Белоозеро, Ростов, Муром — словено-русские колонии, словено-русские города в финских землях. Эти предположения отчасти уже высказаны, и, должно сказать, с замечательной ясностью взгляда г. Костомаровым; на них наводит весь ход, все политическое развитие русской истории. Без принятия особого влияния словен на чюдские племена, без допущения словенской колонизации финских земель славянские названия Белоозера, Клещина озера, Ростова необъяснимы. Эти местности нигде не являются финскими центрами; их славянский характер проглядывает в каждом слове, в каждом известии Нестора. Если принять в смысле норманно-финской системы положительное этнографическое указание летописи: «И по темъ городомъ суть находници варязи; а перьвии насельници въ Новегородте словене, полотьски кривичи, въ Ростове меря, въ Белъозере весь, въ Муроме мурома», значит, Нестор думал, что в его время население Белоозера, Ростова, Мурома состояло из норманнов (варягов) и финнов? Каким же образом из смеси норманнов и финнов выходят славяне? Откуда, если не допустить словенских поселений в финских землях, положительные следы славянских языческих верований, упорная привязанность к славянскому идолопоклонству в Ростове и Муроме? По свидетельству Густинской летописи, Владимир разрушил в 990 году идол Волоса в Ростове; о вторичном ниспровержении Велесова идола в Ростове св. Авраамием в XII столетии упомянуто в Прологе. По рукописному житию св. князя Константина, он нашел в Муроме все древние обыкновения славянской веры. Праздник в честь Велеса под названием Велекс совершается и доныне у мордвы, потомков ростовской мери. Не могли же финские земли ославяниться в продолжении одного столетия под влиянием норманнской династии.

Ранняя словенская колонизация Поволжья была естественным следствием новгородской торговли с востоком, опередившей двумя, быть может, столетиями основание государства варягами. И в позднейшие времена идет между Новгородом и князьями Ростовской области постоянный спор о восточных городах, находящихся на Волжской системе; в числе новгородских владений мы встречаем Торжок, Волок Ламский, Бежецк; в географическом отрывке Полетиковского списка у Шлецера Волок Ламский и Бежецкий Верх причислены к Залесским городам. Как притязания суздальских князей основаны на объеме Ростовской области, так притязания новгородцев — на словенском происхождении русских колоний в финских землях. О подобных словенских поселениях сохранились подробные и достоверные известия в Хлыновском летописце; новгородцы именовали хлыновских выселенцев своими беглецами-рабами. Я полагаю, что мордовская Пургасова Русь есть не что иное, как выселение словен-язычников из Ростова и Мурома в мордовскую землю.