Книга Тайна черных дайверов - Александр Ковалевский

Олимпиада в Берлине прошла с небывалым размахом на высочайшем организационном уровне, а германские спортсмены обогнали сборную США по наградам. По количеству золотых, серебряных и бронзовых медалей гитлеровская Германия превзошла все остальные страны, принявшие участие в Олимпиаде. Без инцидентов, правда, не обошлось. Гитлер хотел, чтобы Олимпийские игры продемонстрировали всему миру превосходство белой расы, в частности превосходство атлетов-арийцев над всеми остальными спортсменами. Вооружившись морским биноклем, фюрер внимательно следил из своей ложи за соревнованиями и поначалу наслаждался победами немецких олимпийцев.

Впервые самодовольная улыбка исчезла с его лица, когда чернокожий представитель Соединенных Штатов Джесси Оуэнс с большим отрывом финишировал первым в беге на 100 метров и завоевал свою первую на XI Олимпиаде золотую медаль. Это привело Гитлера в бешенство. По протоколу немецкий канцлер должен был лично поздравить золотого медалиста, но разгневанный фюрер счел для себя невозможным пожать руку темнокожему спортсмену, не говоря уже о том, чтобы сфотографироваться рядом с ним, и, дабы уклониться от этой обязательной церемонии, намеренно уехал с Олимпиады раньше времени.

Тем же вечером Гитлер во время ужина, который по обыкновению проходил в узком кругу «допущенных к столу», в число коих теперь входил и его личный архитектор Альберт Шпеер, о победе Джесси Оуэнс раздраженно говорил, что нет ничего удивительного в том, что этот представитель «низшей расы» победил. Мол, чернокожие, чьи предки обитали в джунглях, примитивны, у них более атлетическое сложение, чем у цивилизованных белых. Так пусть они убираются обратно в джунгли и соревнуются там с подобными им гориллами, а белые должны получать олимпийские награды в честной борьбе с белыми! Чернокожих же нужно отстранить от участия во всех будущих Олимпийских играх и спортивных соревнованиях.

Шпееру чужды были расовые предрассудки его шефа, но о том, чтобы возразить фюреру, не могло быть и речи. Гитлер каждый вечер собирал их всех за своим столом лишь для того, чтобы они выслушивали его бесконечные монологи.

На следующий день уникальный американский легкоатлет Джесси Оуэнс состязался в прыжках в длину с очень достойным соперником — надеждой всей нацистской Германии немецким прыгуном Луцем Лонгом — высоким красивым блондином, каким в представлении Гитлера и должен был быть «истинный ариец». Поединок между Лонгом и чернокожим американцем стал воистину драматичным. Поначалу Оуэнс лидировал с результатом 7,83 метра. Но в последней попытке Лонгу удалось совершить великолепный прыжок на 7,87 метра, вызвав бурю восторга всего стадиона, в том числе и самого Гитлера. Это был новый европейский рекорд! Гитлер снова самодовольно улыбался, но радоваться победе выдающегося немецкого прыгуна было еще рано. Впереди был финальный прыжок Джесси Оуэнса.

Разбежавшись, самый быстрый в мире бегун «черной молнией» взлетел над планкой отталкивания и установил новый мировой рекорд — 8 метров 6 сантиметров! Это была его вторая олимпийская золотая медаль! Но самым запоминающимся событием этого дня стал поступок его проигравшего соперника. В пику фюреру, отказавшемуся вчера пожать руку чернокожему чемпиону, «истинный ариец» Луц Лонг стал первым, кто поздравил Джесси Оуэнса с победой. Мало того! Он взял Джесси под руку и отправился с ним в круг почета по берлинскому Олимпийскому стадиону, на трибунах которого им восторженно аплодировали стоя почти девяносто тысяч зрителей. Кроме разве что Гитлера, мрачно взиравшего на героев дня из-под черного козырька своей нахлобученной на уши фуражки.

В итоге Джесси Оуэнс завоевал на этой Олимпиаде четыре золотые медали, но главным для него стала его дружба с Луцем Лонгом. После Олимпиады они регулярно переписывались. «Можно переплавить на золото все мои кубки и медали, — писал Оуэнс, — но и этого будет мало, чтобы перевесить ту дружбу, которая связывает меня с Луцем Лонгом». Их переписка не прервалась даже в декабре 1941-го, когда Германия и Италия объявили войну США.

Луц Лонг после окончания юридического факультета Лейпцигского университета работал адвокатом в Гамбурге, откуда его призвали в танковую армию Роммеля. Лонг писал с фронта Оуэнсу, что у него родился сын Кай, но он предчувствует свою скорую гибель и поэтому просит Джесси, чтобы тот после войны встретился с его сыном и рассказал ему об их дружбе. В одном из своих последних писем он написал Джесси Оуэнсу: «Если меня убьют на этой войне, будь свидетелем на свадьбе моего сына». Так и случилось. Десятого июля 1943 года во время вторжения в Сицилию союзнических войск обер-ефрейтор Луц Лонг был смертельно ранен. А Джесси Оуэнс выполнил его просьбу и в 1950-х был свидетелем на свадьбе его сына.

Рудольф фон Кракер, когда у него подрос собственный сын, рассказывал ему о зародившейся на берлинской Олимпиаде дружбе двух соперников, как пример того, что при любой власти и любых обстоятельствах нужно, прежде всего, оставаться людьми. Его самого тогда восхитили благородство и смелость Луца Лонга, не побоявшегося бросить вызов самому Гитлеру, демонстративно отказавшемуся перед этим поздравить темнокожего спортсмена. При этом Рудольф не склонен был осуждать фюрера за этот демарш, поскольку в США, которые представлял на Олимпийских играх Джесси Оуэнс, процветал расизм, и Белый дом официально так и не признал заслуги спортсмена на Олимпийских играх 1936 года.

Что касается его личного отношения к Гитлеру, то Рудольф в те годы дальше своего носа, а точнее — кульмана, ничего не видел. Он ведь работал у Альберта Шпеера — личного архитектора Гитлера, благодаря чему их архитектурное бюро получало крупнейшие государственные заказы, самым грандиозным из которых была грядущая реконструкция Берлина. Для выполнения этого заказа Гитлер даже придумал для Шпеера должность — «Генеральный инспектор по делам строительства и реконструкции Имперской столицы» и самолично вручил ему диплом о назначении. И опять-таки благодаря Гитлеру архитектурное бюро Шпеера переехало из захудалого ателье в почтенное здание Академии искусств. Гитлер выбрал это здание потому, что он мог пройти туда из рейхсканцелярии через сады, не привлекая к себе излишнего внимания, и даже приказал проложить для него прямую дорожку. Так что все, кто работал у Шпеера, фактически стали придворными архитекторами, и фюрер вскоре стал частым гостем в их учреждении.

Во время обсуждений проектов Гитлер был на удивление сдержанным и внимательным. Свои предложения изменить что-то в проекте он выражал в дружелюбной форме и считал, что слово архитектора должно быть решающим. Поэтому если внесенному им предложению противопоставлялось альтернативное решение, то, как правило, он не слишком упорствовал и соглашался: «Да, вы правы, так действительно будет лучше». Именно таким — вежливым и дружелюбным — Рудольф видел тогда фюрера, который постоянно сетовал: «Как бы я хотел быть архитектором!» Слово «архитектура» действовало на Гитлера магически, а его планы реконструкции Берлина были грандиозными.

Фюрер мечтал превратить Берлин в мировую столицу, а превратил его в руины, но тогда, в 1936-м, этого не мог предвидеть и сам Гитлер, фатально веривший в свою миссию. Окрыленный триумфальным восхождением к власти, этот крикливый демагог-недоучка, не получивший толком даже среднего образования, на полном серьезе возомнил себя Мессией, полагая, что именно его избрала судьба, дабы привести Германию к процветанию и славе. Дошло до того, что Гитлер все чаще начал сравнивать себя с Христом и мог публично заявить: «Когда я впервые приехал в Берлин и взглянул на него, то роскошь, извращение, беззаконие, распутство и еврейский материализм вызвали во мне такое отвращение, что я чуть не вышел из себя. Я почти вообразил себя Иисусом Христом, когда тот пришел к храму своего Отца и обнаружил, что его захватили менялы. Я вполне могу представить себе, как он чувствовал себя тогда, когда взял кнут и изгнал их».