Книга Несовершенные любовники - Пьеретт Флетьо

Моя мать, как правило, говорит громко и сочно, но голос ее звенит, скорее, не как серебряный колокольчик, а оловянный, и напоминает глухой стук банки из-под горчицы, нежели звон хрустальных бокалов. Таким, по крайней мере, воспринимают ее голос мои уши, и меня это вполне устраивает, так как я очень люблю свою маму, можете не сомневаться.

Итак, старики Дефонтены, которые по понедельникам посещали массажиста, хотели, чтобы в эти дни я отводил их внуков из школы домой. Они еще что-то там объясняли, но главное было в том, что мне нужно было просидеть в их доме часа два, пока они не вернутся после своих процедур. Малыши не должны оставаться одни, я им очень понравился, и они рассказали им обо мне. Кстати, Поль тоже, если захочет, может приходить со мной, господин Дефонтен будет провожать его до автобуса или даже отвозить на ферму. «По понедельникам я ночую в городе, у сестры», — отозвался Поль. Я какое-то время смотрел на всех с открытым ртом, не понимая толком, о каких «малышах» идет речь. Лео и Камилла с первого дня казались мне взрослыми, ненормально взрослыми, в моем восприятии они были гораздо старше меня, и этот возрастной парадокс иногда меня пугал. Поль тут же добавил: «Спасибо, не надо». Что до меня, то сделка состоялась, мама сказала «да» от моего имени, не дождавшись даже, когда спросят моего согласия, и теперь Лео с Камиллой, а также бабушка и дедушка смотрели на меня своими прозрачными глазами.

Чуть позже, когда мы с Полем остались одни, он сказал: «Они должны тебе платить», я пожал плечами, и он продолжил: «Ну да, ты же теперь беби-ситтер». Я ответил: «Моя мать откажется», тогда он то ли всерьез, то ли в шутку произнес: «Ты даже сможешь накопить на компьютер». «Да брось ты…»

Эту тему мы с Полем обсуждали еще долго. Он говорил, что «любой труд заслуживает оплаты». Это выражение странно звучало в его устах, но я тут же вспомнил первоисточник, поскольку часто слышал эти слова от его отца, когда тот приезжал с поля на тракторе или возвращался из хлева после отёла своих буренок, присаживался за стол, чтобы съесть хлеба с сыром и запить его стаканом вина, разбавленного водой: «Любой труд заслуживает оплаты, детки». «А какая у нас будет зарплата после школы?» «В школе вы тоже зарабатываете, но пока только знания, а позже, после школы, у вас будет настоящая зарплата!»

Мне пришлось обратиться к маме, чтобы получить разъяснения по поводу этого гуманного утверждения, и я выслушал целую лекцию на тему заработной платы и предпринимательства, наемных сотрудников и предпринимателей, кстати, отец Поля был не наемным работником, а предпринимателем. «Он не предприниматель, а фермер», — возмутился я в ответ. «Можно и так сказать, но зарплату он не получает». «А мы получаем зарплату?» «Да, мы получаем зарплату», — с гордостью заявила моя мать. «Но отец Поля богаче нас». Однако ее не так легко было сбить с толку: «Его деньги на самом деле не его, а принадлежат банку». — «Но у него есть трактор!» — «Его трактор тоже принадлежит банку». Последнее замечание нанесло мне удар и открыло ужасающую перспективу: «А футбольный мяч Поля тоже принадлежит банку?» Мама, видя, что довела меня до слез, успокоила: «Нет, мячик принадлежит Полю». Она обняла меня и ласково потрепала по волосам. «Не волнуйся, я сделаю так, что у тебя тоже будет зарплата, хорошая зарплата, даже если твой отец уже не может нам помочь, не бойся, мой цыпленок».

Я быстро успокоился, убаюканный ее мягким голосом и добрыми ласковыми руками, но где-то внутри меня подспудно росло сопротивление, которое вылилось в мое первое самостоятельное решение: я не хотел «зарплаты», — ни такой, как у отца Поля после долгих часов, проведенных в полях или коровьем хлеву, ни такой, как у моей матери, занимавшейся хозяйственными делами в мэрии, из которой в конце каждого месяца ей приходил почтовый перевод, и она, будучи каждый раз недовольной указанной в нем суммой, долго что-то прибавляла и отнимала на калькуляторе, то хмурясь, то мечтательно улыбаясь, а я весь вечер чувствовал себя одиноким.

А тут еще Поль заговорил о зарплате! Он упрямо твердил, что я должен принять деньги Дефонтенов, но я чувствовал просто патологическую невозможность такого поступка. «Они не настолько уж и богаче нас», — сопротивлялся я. «Да ты смеешься, — возражал Поль, — они получили не одно наследство, а сынок их просто набит баблом по самые уши. Ты знаешь, как сюда добирается мамочка близнецов?» Нет, я не знал. «На поезде, что ли?» «Ну, ты скажешь, на поезде, она приезжает на служебной машине с личным шофером, а машина — вот такая огромная». И откуда он все знает? «Ну, мы все-таки тоже не лыком шиты», — с хитроватой улыбкой отвечал он, и я в который раз убеждался, насколько он похож на своего отца. Я был потрясен. А Поль вываливал на меня другие аргументы: что моя мама и так всю жизнь вкалывала на Дефонтенов (она занималась уборкой в их доме в те времена, когда они еще преподавали в коллеже), что я смогу купить себе велик или пару футбольных кроссовок, что не стану же я рабом двух избалованных сопляков, и вот это последнее замечание неожиданно просветлило меня, и я понял, в чем суть разногласий между Полем и мною, и где может возникнуть единственно возможный барьер между нами.

Этим барьером были Лео и Камилла. Я находился вместе с ними внутри, а Поль оставался снаружи. И ему никогда не следовало переступать через него, если мы хотели остаться на всю жизнь друзьями. В голове у меня роились не решавшиеся вылететь фразы: «Лео и Камилла не продаются, а я не собираюсь их покупать», «Лео и Камилла это не зарплата», перед глазами мелькали смутные образы и картинки, которые сложно было выразить словами и которые, в сущности, были вариациями той памятной драки с Полем, когда он обозвал близнецов «придурками», а я швырнул его на землю и молотил кулаками с яростью крестоносца, защищавшего сокровища Святой земли! Но я вовремя спохватился. «Близнецы — это мое личное дело», — отрезал я, и Поль все понял.

Вот как получилось, что по понедельникам я проводил время в компании Лео и Камиллы, в доме их бабушки и дедушки, находившегося на улице, которая шла за нашей или перед нашей, все зависит от того, как идти — от пригорода или от центра. В первый раз со мной пошел и Поль, получивший на то разрешение Дефонтенов, хотя он обычно чувствовал себя не в своей тарелке, когда оказывался в чужом доме. Он заходил только ко мне, возможно, потому, что я жил один с матерью, а может, потому, что принимал все, что было связано со мною. В тот день мы молчали почти всю дорогу от школы до дома Дефонтенов. Поль держал под мышкой мяч, и поначалу мы шагали с ним бок о бок, как обычно, но тротуар был узким, и я все время беспокоился за малышей, так как чувствовал себя обремененным важной миссией. Малейший шум проезжавших мимо автомобилей приводил меня в трепет, и впервые присутствие Поля рядом со мной раздражало меня, мешая сосредоточиться на двух мальцах, топавших перед нами.

«Да ладно, — сказал Поль, не собьет же их машина», на что я ему ответил: «Возьми одного за руку, а я другого».

Мы так и сделали: я взял за руку Камиллу, а Поль, как-то странно посмотрев на меня, взял за руку Лео. Близнецы с невозмутимым видом следили за перестановками в то время они особо не спорили, что меня даже смущало. Мы больше привыкли к суровому обращению и, хотя сами не были возмутителями спокойствия, наверное, обрадовались бы их непокорности. На словах — бунтовщики, а на деле — покорные овцы, — таким было наше негласное кредо, таким, по сути, был наш конформизм. Что касается Лео с Камиллой, то здесь все было наоборот, но я этого долго не замечал.