Книга Тайна "Железной дамы" - Юлия Нелидова

Ох, уж эти писатели, поэты и художники! Иван Несторович, кроме технической литературы, редко брал в руки книги высоких жанров. Может, оттого и не понимал людей искусства. Но за строительством башни наблюдал с большим чувством. И был рад, когда оно завершилось с триумфом инженерного слова над словом капризного бумагомарательства. А месье Мопассан во ознаменование своего презрения проводил в ресторане на первом уровне башни большую часть своего времени, если не сказать поселился в нем. Мол, дабы не лицезреть «уродливой каланчи». И чего ждать разумения от людей, поступающих так алогично?

Но сама Выставка доставила доктору лишь одни разочарования. То было еще начало мая, первые ее дни. Безумная толпа, давка, пестрая публика, пришедшая поглядеть, как поднимаются и опускаются подъемники на башне, движущиеся под наклоном, словно фуникулеры, хаос, муравейник, люди, люди, люди, которые не переставая что-то говорили, вскрикивали, визжали. С ужасом Иноземцев вспоминал и «Золотую книгу» на самом верху «Железной дамы», к которой все так рвались – оставить росчерк в память о том, что хватило смелости взобраться на такую высоту.

До «Золотой книги» Иноземцев так и не добрался, ему смелости хватило только на первый уровень. Кроме того, Иван Несторович, к своему удивлению, повстречал невообразимое количество знакомых, и случилось ему осознать некоторую степень собственной популярности. Изо всех сил старался в тени держаться, а владельца белоснежной лаборатории, который никогда не спит и живет на одних лишь овощах, продолжая экспериментировать на своем здоровье, учит бесплатно и лечит бесплатно, все равно всюду узнавали, иные своим долгом почитали не только поприветствовать, но представить своим кругам – чиновникам всяческим, инженерам, финансистам, стряпчим. Те расспрашивали Иноземцева про электричество и водопровод, собранный по его чертежам и чуть ли не его руками, про устройство охранной сигнализации, которую он воссоздал по памяти из обрывков газетной заметки, про чудо-плесень расспрашивали, способную враз излечить самые тяжелые хирургические раны и быстро избавить от любой раневой инфекции.

«И откуда только им все это стало известно?» – про себя негодовал Иноземцев.

Сжав зубы, он криво улыбался, на вопросы некоторых, чересчур докучливых, отвечал коротко, тотчас спешил удалиться, совершенно не расположенный говорить о том, в чем, к стыду своему, сам толком не разобрался.

Всего-то и хотел, что поглядеть на хирургический павильон да заглянуть в русский отдел, созданный стараниями Русского технического общества. Глава отдела – Евгений Николаевич Андреев – был одним из пациентов Иноземцева. Иван Несторович все пытался его отговорить от участия, но Евгений Николаевич ни в какую своего доктора не слушал, и, в конце концов, нервы свели того в могилу. Что стало еще одним поводом ненавидеть эту проклятую выставку.

А через неделю, после очередной лекции, к нему подошел один из студентов и, торжественно назвавшись, точно был по меньшей мере принцем крови, стал напрашиваться на частные уроки. Дескать, давно химией увлекается, мечтает заняться усовершенствованием огнестрельного оружия и оружия более устрашающего и даже имеет несколько начатых проектов, с которыми готов поделиться.

Иноземцев, еще не отошедший от горя после смерти пациента, нелюбезно покосился на юношу, одетого щегольски в белую летнюю визитку, в изящной, едва вошедшей в моду панаме на голове, с тростью и томно-придурковатой улыбкой во все ухоженное, загорелое лицо. Ему двадцати лет, верно, не было. Иван Несторович, разумеется, отверг его предложение. Какие еще, к лешему, частные уроки? С барчуками еще не возился, разжевывая очевидное. Больных уже за две сотни перевалило. Времени нет. Не ночью же учиться. Но студент не отставал, уверяя, что лучшей кандидатуры в учителя ему не сыскать, что платить он намерен две сотни франков за урок. Двести франков?! За статью Иноземцев получал сотню, за лекции нисколько, с большинства больных платы не брал, а меж тем над головой дамокловым мечом висел кредит в три тысячи, в конторе «Ф. и сыновья».

Нет, все равно нет.

Иван Несторович решительно отказал, сочтя уместным напомнить, что не имеет полноценного образования химика, что по большей части он хирург, а лекции читает в Институте лишь на благотворительных началах. А стоили они ему – эти несколько безумных часов в неделю – изрядно потрепанных нервов. Молодые люди хоть и приходили в Институт Пастера по собственной воле, но от привычных школярских проделок не отказывались. То мышей в аудиторию напустят, то клеем кафедру зальют. Иван Несторович, однако, несмотря на то что розыгрышей всяческих страшно боялся, терпеливо же все сносил со снисходительностью, присущей всем педагогам. Но заниматься частными уроками – никогда!

– Вы из какой школы? – осведомился он.

– Из Сорбонны, – горделиво ответил студент, раздражающе посверкивая белоснежной улыбкой.

Барчук, как есть барчук. И химия ему не нужна, заскучал, видно, или проделку какую задумал.

– Обратитесь к месье Дюкло, – сухо отрезал Иноземцев и, подхватив с кафедры фолианты, направился к двери.

– Но ведь сам Дюкло мне вас и рекомендовал!

«Не рекомендовал, а попытался спихнуть», – про себя проворчал Иван Несторович, шагая дальше. Но в спину ему сей студент прокричал, что якобы он не сдастся и намерений завоевать расположение педагога не оставит.

Не прошло и двух дней, как подле Иноземцева, поздним вечером спешащего в свою лабораторию на улицу Медников, остановился глухой экипаж, запряженный четверкой породистых лошадок. Со ступеньки соскочил человек, наглухо застегнутый в редингот и с надвинутым на лоб котелком. Вежливо поздоровался, назвав Иноземцева по имени, и пригласил сесть.

– Мой господин желает вас на пару слов.

Остолбеневший от неожиданности, Иван Несторович не сразу сообразил отказаться, хотя мог и окинуть наглеца недовольным взглядом, прошагать мимо. Но отчего-то не стал этого делать. Хорошо, хоть улица достаточно освещена.

Сев в экипаж, он оказался напротив высокого господина на вид лет шестидесяти, но подтянутого и с очень загорелым лицом, резко контрастирующим с сединой густой шевелюры и усов. Одет он был в дорогой сюртук, в галстуке сиял голубой бриллиант и с набалдашником на трости из драгоценного камня.

– Добрый вечер, месье Иноземцев, – проговорил седоволосый господин и протянул руку, добродушно улыбнувшись улыбкой до безумия знакомой. – Слышал много о вас, о вашей легендарной самоотверженности и преданности делу.

Иван Несторович чуть склонил голову в знак приветствия и благодарности, но не из излишней горделивости или заносчивости, он впился глазами в лицо незнакомца, пытаясь вспомнить, где мог видеть его. Загадочный господин показался Иноземцеву уже где-то не раз виденным. Пред глазами вся жизнь пронеслась за пару минут, пока он выискивал в закоулках памяти, когда прежде сталкивался с ним и где мог встречать ранее эту белоснежную нагловатую улыбку.

– Фердинанд Мари Лессепс, – тот вновь протянул руку, и Иноземцев только сейчас сообразил ее пожать. – Прошу простить меня, совсем забыл представиться. Привык уже, что все и вся меня знают.