Книга Битва за Рунет. Как власть манипулирует информацией и следит за каждым из нас - Андрей Солдатов

Калгину велено было прослушивать служебные и домашние телефоны всех членов правительства Ельцина и лояльных ему депутатов – КГБ хотел знать, как они реагируют на происходящее в Москве, и вычислить их контакты. Еще в конце июля КГБ перехватил разговор Горбачева и Ельцина, в котором они обсуждали смещение Крючкова. Крючков решил действовать на опережение, и первой его целью стал Горбачев.

Калгин взял на себя подготовительную работу. Основная нагрузка легла на шестой отдел 12-го отдела – «контролеров», как называли их в КГБ, – женщин в наушниках, чьей работой была прослушка и запись телефонных разговоров советских граждан. На следующий день, 16 августа, Калгин проинструктировал начальницу шестого отдела Зуйкову, и та вызвала из отпусков всех своих сотрудников.

17 августа Крючков позвонил Калгину и велел «взять на слуховой контроль» линию Геннадия Янаева, чтобы удостовериться, что тот не «даст задний ход». 18-го Борис Ельцин вернулся в Москву из Казахстана, и Калгину было приказано «взять на контроль» и его линии{33}. Начальница шестого отдела собрала самых проверенных и надежных подчиненных и велела передавать всю перехваченную информацию лично Калгину по его внутреннему телефону. Им было поручено прослушивать 169 телефонных номеров. Пятому отделу 12-го отдела, отвечающему за прослушку иностранцев, поручили слушать 74 номера{34}. Операция началась{35}. В тот же день спецслужбы заблокировали Горбачева в Крыму.

19 августа заговорщики объявили чрезвычайное положение и ввели войска. Впрочем, Ельцину и его соратникам удалось прорваться через кордоны КГБ и забаррикадироваться в огромном здании Дома Советов РСФСР, расположенном на берегу Москва-реки. Это здание, известное как Белый дом, позднее станет штаб-квартирой правительства Ельцина.

За происходящим следила вся страна. Андрей Солдатов, которому тогда было пятнадцать лет, не мог пропустить такое событие.

Андрей всегда интересовался политикой. Его дед, полковник Советской армии, в 1980-е был заместителем военного коменданта Москвы. В его обязанности входило, кроме прочего, идти парадным шагом перед катафалком с очередным скончавшимся членом Политбюро, когда траурная процессия направлялась к Кремлевской стене. Андрей помнил, как дедушку в форме показывали по телевизору в репортажах с похорон Брежнева, а затем Андропова. Перестройку в семье встретили неоднозначно: жаркие споры начинались каждый раз, когда за столом в маленьком деревянном доме в Переделкино собирались родственники. Дядя Андрея, полковник ВВС, служил в Афганистане и терпеть не мог Сахарова, физика-диссидента, критиковавшего эту войну. Отец Андрея, Алексей, будучи ядерным физиком, знал изнутри, что происходило во время Чернобыльской катастрофы: Курчатовский институт оставался главным в СССР исследовательским центром ядерной энергии. Андрей вместе с мамой стояли на либеральных позициях.

Услышав о путче, Андрей с другом помчался на Манежную площадь – туда, где обычно проводили митинги защитники демократических реформ. Гостиница «Москва» уже была окружена танками. На противоположной стороне, ближе к старому зданию МГУ, собрались студенты. «На Пресню! На Пресню!» – скандировали они: именно там собирались сторонники Ельцина.

Андрей с другом бродили между танками, пытаясь вызвать солдат на разговор. Не привыкшие к такому вниманию со стороны гражданских, солдаты чувствовали себя неуверенно и поглядывали на офицеров. Но и те были сконфужены и предпочитали стоять в стороне и не вмешиваться.

Звонить отцу Андрей не собирался: его родители развелись, когда ему было восемь, и отношения между ними не были близкими. Однако он понимал, как важно происходящее на его глазах, и старался собрать столько свидетельств, сколько мог. Он уже несколько месяцев собирал выпуски «Московского комсомольца», который в то время был самой популярной либеральной газетой. На Манежной он залез на башню одного из танков и стащил резиновую крышку с дымового гранатомета. Увидев на стене ГУМа листовку Демократического Союза, агитирующую за Ельцина, он немедленно ее содрал, чтобы сохранить для истории.

«СТРАНА В СМЕРТЕЛЬНОЙ ОПАСНОСТИ! – гласила листовка. – Группа коммунистических преступников совершила государственный переворот, ввергая страну в пучину насилия и беззакония. Если сегодня граждане России не противопоставят действиям путчистов гражданское сознание, решительность и мужество, вновь вернутся мрачные времена сталинизма, вновь по улицам наших городов будут разъезжать черные воронки, вновь сотни тысяч невинных будут брошены в лагеря ГУЛАГа.

Если ты не сопротивляешься государственным преступникам –

– ты предаешь СВОБОДУ!

– ты предаешь РОССИЮ!

– ты предаешь СЕБЯ!»

Дома мама Андрея настроила радиоприемник на волну демократической станции «Эхо Москвы». Однако 19 августа радиостанция молчала: в восемь утра ее передатчик отключили сотрудники КГБ.

На Манежную пришла и Ирина Бороган: она собиралась на вступительные экзамены в Полиграфический институт, когда услышала о происходящем.

Перестройка стала для нее прекрасным временем. Когда реформы только начались, ей было одиннадцать, но и в таком возрасте было ясно, что свободы с каждым днем становится все больше. В школе правила стали менее строгими, учителя начали позволять высказывать собственную точку зрения и даже спорить на политические и исторические темы. Ирина могла вести ожесточенные дискуссии с завучем по идеологии, женщиной старой закалки, коммунисткой до мозга костей, что до Горбачева трудно было даже представить.

Свобода ощущалась везде – в автобусах, пригородных электричках, метро… Впервые люди могли говорить открыто, причем не только о личном, но обо всем, что их интересовало, начиная с низкого уровня жизни и заканчивая сталинскими репрессиями и современной музыкой. Западные фильмы, книги, музыка – все, что годами оставалось под запретом, – вдруг хлынули в страну неуправляемым потоком. Но для Ирины газеты и журналы были самым интересным. В тринадцать лет она решила стать журналистом. И горбачевскую политику гласности, предполагающую информационную открытость и прозрачность, воспринимала как дар, посланный ее поколению.