Книга Когда воскреснет Россия? - Василий Белов

Прикарманили демократы и само понятие общественности, словно в обществе никого и не было, кроме Попова, Афанасьева и Ельцина. Можно было тогда представить, что получится, если они придут к власти, возьмут государственное кормило в свои цепкие лапы. Жалка была попытка ГКЧП предотвратить угрозу государству! Буквально через несколько недель «крокодильчики» захватили власть, чтобы разметать в стороны великое государство, которое создавалось не ими. И началась у нас, так сказать, общественная, а не государственная жизнь.

Вот какие архитекторы-перестройщики стремительно явились в Москве. Какую архитектуру в прямом и переносном смысле повлекли они за собой, это видно без оптики, даже без обычных очков, достаточно заглянуть на Манежную площадь… Боже праведный, чего тут не нагорожено! За одних звероподобных церетелиевских жеребцов (или кобыл?), воздвигнутых у входа в Манеж, надо сажать скульптора, а с ним и градоначальника в холодную!

А кроме дьяволоподобных истуканов на площади громоздятся нелепые полусферы, бетонные переходы, аляповатые барьеры, грозные парапеты. Торчат всюду всевозможные то ли штыри, то ли фонари, и все это наверху, а чего не наворочено еще и под землей! Поневоле припомнишь сдержанную простоту и просторный облик прежнего Манежа, олицетворявшего в соседстве с Кремлем всю столицу и все величие Российского государства…

Нельзя сказать, что горбачевско-ельцинская перестройка в архитектуре началась недавно, с Лужкова и с Церетели. Все началось намного раньше, когда в 20-х годах прошлого века по плану монументальной пропаганды начали по всей России взрывать национальные шедевры: храмы и целые монастыри. О начале такой всемирной перестройки до сих пор вопит масонский обелиск, стоящий в Александровском саду вблизи царского грота. (Ни этот грот, ни обелиск не свидетельствуют о высоком архитектурном вкусе, но выстояли на перекрестках времен.)

Примечательны имена двадцати перестройщиков, запечатленные на обелиске. Эти люди и были, по тогдашним понятиям, архитекторами мировой истории. Попробуем перечислить их имена. Сверху начать или снизу? Лучше, вероятно, начать сверху. Читатель мысленно каждого оценит и прокомментирует тоже каждое имечко. Итак:

Маркс, Энгельс, Либкнехт, Лассаль, Бебель, Кампанелла, Телье, Уиншлей, Мор, Сен-Симон, Вальяр, Фурье, Жорес, Прудон, Бакунин, Чернышевский, Лавров, Михайловский, Плеханов. Половина их давно забыта либо совсем неведома столичным жителям. (Некоторые, вроде Вальяра и Уиншлея, не попали даже в Большую советскую энциклопедию.) Последняя пятерка имен пристегнута архитекторами, наверное, в угоду русским: кто бы иначе стал свергать со звонниц многопудовые колокола, вручную сверлить шурфы в могучих соборных стенах, чтобы закладывать динамит, кто бы стал крошить кувалдами колокола и кресты, жечь иконы и книги? Много предстояло труда! Не будут же все это делать кремлевские сидельцы вроде Свердлова или Бухарина! Кто отбирал имена этого «золотого» пятиалтынного? Бог весть… Обелиск, однако, стоит, как стоит на Поклонной горе и церетелиевская игла, а что нацеплено к этой игле, какой комар или иной какой дух поднебесный, никому не ведомо. Москвичи равнодушно ходят и ездят мимо.

…Но что же произошло с великим городом, с нашей чуть ли не девятисотлетней национальной святыней? Не все москвичи, но весьма многие глотают ядовитую влагу радио и телевизии, не все, но многие спокойно взирают на церетелиевскую иглу и на церетелиевских дьявольских лошадей, что бешено ржут у самых дверей Манежа, не все, но многие радуются грандиозному истукану, изображающему императора Петра Первого. А чему бы тут радоваться? Претенциозная, дорогостоящая, однако же абсолютно бездарная скульптура… Как жаль, что бронзовые ботфорты не загремят по столичным прешпектам! Уж царь-то Петр распинал бы по грязным канавам всех этих перестройщиков, всех архитекторов. Да и мэров, не жалеющих медных народных грошей. Не зря император в свое время написал собственноручно такой вот указ: «Дошло до нас, что недоросли отцов именитых в гишпанских штанах по Невскому щеголяют предерзко.

Господину полицмейстеру указую впредь оных щеголей вылавливать и бить кнутом, пока от гишпанских штанов зело препохабный вид не останется». В том же указе Петр не пожалел и нежного пола, со всей строгостью и прямо сказал, что вельможны дочери на ассамблеи являются «не зная политесу», в неположенных «робах» и т. д. Нет, не поздоровилось бы нынешней демократической публике, если б царь Петр, словно Пушкинский командор, прошелся по набережным столицы. Досталось бы и мэру, и полицмейстеру… Дабы должностные лица «не чинили мину под фортецию правды». Хоть и стриг безбожный царь бороды купцам и боярам, но государственным ворам и взяточникам потачки не делал. И в архитектуре разбирался, не чета нынешним церетелям. По словам Пушкина,

То академик, то герой, То мореплаватель, то плотник.

Умел он и на троне прочно сидеть, чего бы тут издеваться над этой мощной фигурой скульпторам-модернистам? Нет, им неймется… Будем надеяться, что неймется на свою голову по пословице «Кошка скребет на свой хребет». Но скажут: чем тебе не угодил церетелиевский Петр? Эвон, дескать, какая изящная статуя!

Для того чтобы ответить на этот вопрос, надо знать, что величина, грандиозность (также и предельная малость) сами по себе не могут быть эстетической категорией. Чтобы убедиться в этой простой истине, достаточно сравнить какую-нибудь изящную сельскую часовенку с громадным Исаакиевским собором, что в том же Питере. И далее: почему маленький скромный храм Покрова Божией Матери на Нерли мы считаем архитектурным шедевром? Творения же, например, Гауди, даже по фотографиям, вызывают неприятное антихудожественное чувство. (Это неэстетическое чувство могут вызвать не только творения человека, но и некоторые явления природы, например, те же нагромождения причудливых горных пород около одного монастыря под Барселоной. Но природе-то такие причуды простительны. А простительны ли человеку?) Сплошь да рядом бездарные скульпторы или архитекторы компенсируют недостаток таланта собственными причудами, всевозможными антиэстетическими вывертами.

Если уж и говорить о монументальности в ее чистом художественном виде, вспомним, что большинство зданий в Санкт-Петербурге не грандиозны, а всего 2—3-этажны. Их строители достигали монументальности не физической величиной, а художественными средствами. Не хочу я сравнивать сложившуюся архитектуру Москвы с питерской. О национальной Москве говаривал еще Михаил Юрьевич Лермонтов. Питер тоже продукт национального русского гения, но Москва более русский город.

Включилась она, бедняга, в горбачевскую перестройку, и захлестнула нашу столицу эклектика. Кладбищенская и дачная эстетика преобладает нынче по Москве. Непритязательные вкусы торговцев-мешочников, вкусы лабазников — иными словами, всевозможных челноков, биржевых игроков, спекулянтов, шатающихся по всему миру, — перемешали в кучу традиции, национальные пристрастия народов и государств. Перемешались в том числе архитектурные стили, как раз по Лермонтову:

…все промелькнули перед нами, Все побывали тут!

Нет, у простого народа, у народа-труженика, вкус всегда был вернее и безошибочнее. Какой народ, какую нацию ни шевельни, это везде чувствуется. Да, каждое государство, каждый народ еще и сейчас имеет свой архитектурный стиль, будь то храмовые строения или бытовые, хозяйственные, будь это в деревне или в городе. Даже самый малый народ создал и стремится хранить свой строительный метод, свой художественный облик.