Книга Азеф - Валерий Шубинский

Но это было потом. А в 1897 году Бурцев получил одно-единственное письмо с выражением согласия, поддержки и благодарности за ценные мысли и с предложением содействия. От Евгения Филипповича Азефа.

К тому времени Азеф уже отошел от эсдеков и перешел к народникам. Это был простой расчет: сведения о поклонниках террора и наследниках народовольцев были интереснее полиции; марксистов она пока что боялась меньше. Книга Бурцева заинтересовала Азефа как осведомителя. Четыре года ловивший мелкую рыбешку, он инстинктом хищника почуял жирную, полнокровную жертву.

Но возможно, дело было не только в этом. Судя по дальнейшей эпопее Азефа, парадоксальные идеи Бурцева должны были врезаться в его сознание, отложиться в нем…

Азеф предлагал Бурцеву помощь в распространении «Народовольца», обещал связать его с революционными кружками в России. Бурцев не ответил. Почему?

До этого он один раз видел Азефа — в Карлсруэ в 1893 году, издалека. Понятно, что на первый взгляд студент Политехнической школы ему не понравился (кому он мог понравиться с первого взгляда?). А рекомендации… Рекомендации были такие:

«Указывая на него, один мой знакомый тогда сказал мне:

— Вот крупная сила, интересный человек, молодой, энергичный, он — наш!

— Вот грязное животное! — сказал мне другой»[26].

Это было как раз в момент превращения грязного животного Евно в интересного человека Евгения Филипповича[27]. В общем, Бурцев не доверился своему корреспонденту и не ответил ему.

Зато с другим идеологом возвращения к народовольческому террору Азефу удалось довольно тесно подружиться.

Речь о Хаиме Осиповиче Житловском, тоже, как и Бурцев, в юности народовольце (организаторе ячейки «Народной воли» в Витебске). В эмиграции он учился в Бернском университете и получил там степень доктора философии. Житловский был одним из основателей Союза русских социалистов-революционеров (1893) — первого предшественника партии эсеров. Под псевдонимом С. Григорович он выступал постоянным оппонентом Плеханова (Бельтова). В отличие от Бурцева Житловский отдавал должное «организации народных масс», подчеркивал, что «мы социалисты, и наше место у рабочих», признавал, что «Народная воля» слишком увлеклась террористической деятельностью, которая «в конце концов поглотила все остальные функции народовольческой программы». И все-таки «никакие стачки, никакая уличная борьба» не могут, подчеркивал он, сделать то, что делал старый добрый террор, который «дезорганизующим образом влиял на русское правительство» и «развенчивал идею неприкосновенности царской особы, беспрерывно возбуждал в народе вопрос об отношении царя к нему и будил критическую мысль»[28].

Азефу сойтись с Житловским (и с его другом Шломо Раппопортом) помогло, возможно, еврейское происхождение. Житловский и Раппопорт были не просто выходцами из черты оседлости, как многие революционеры и многие заграничные российские студенты, — это были, что называется, хорошие евреи. Житловский был неутомимым борцом за национально-культурную автономию. Раппопорт (псевдоним С. Ан-ский) знаменит не столько как русский революционер, сколько как еврейский этнограф и фольклорист. Азефа «хорошим евреем» не назвать, но и равнодушным к еврейским делам он никогда не был. Национальные чувства, обиды, комплексы играли, возможно, не последнюю роль в его мотивации. Об этом мы уже говорили и скажем еще.

Во всяком случае, участие (в качестве гостя-наблюдателя) в I Сионистском конгрессе в Базеле (1897) не было связано с полицейской службой. Охранка сионистами не интересовалась — вообще царская власть, не в пример советской, скорее благоволила последователям доктора Герцля, считая самостоятельное государственное обустройство еврейского племени где-нибудь не на российской территории в принципе идеальным, если и не очень реалистичным решением проблемы. Герцль в свой приезд в Россию удостоился даже аудиенции у столпов режима — Плеве и Витте. Вполне возможно, что интерес Азефа к сионизму как-то связан с его общением с Житловским и Раппопортом. Правда, оба они не были сионистами, а представляли другие, противоположные по направленности еврейские политические течения. Да и Азеф идеями Герцля не увлекся.

Так или иначе, Житловский и Азеф одно время были почти неразлучны. Они быстро перешли на «ты». И, конечно, уроженец Ростова стал членом основанного Житловским союза.

К этому времени в жизни Евно произошли важные изменения. Он переехал из Карлсруэ в Дортмунд, чтобы продолжить обучение в тамошнем политехникуме. Что им двигало — соображения академического или служебно-полицейского характера?

В Дортмунде Азеф, по воспоминаниям одного из тамошних знакомых, Менделя Левина, довольно быстро приобрел авторитет и влияние в кругу революционно настроенной русской молодежи. В этом ему помогли работодатели. Перед приездом в город молодого императора Николая II Азеф с некоторым шумом был выслан из Дортмунда. Об этом сразу же стало известно через читальню, которая была центром местной русской колонии. Через пару недель Азеф как ни в чем не бывало вернулся. На вопросы о причинах своей высылки он глухо, но со значением отвечал: «…очевидно, полиция прознала, что он вез русский шрифт из Франкфурта-на-Майне в Берн»[29].

Об авторитете Азефа свидетельствует следующая подробность. В 1897 году — уже не в Дортмунде, а в Гейдельберге — Азефа выбрали председателем товарищеского суда, который лишил права пользования читальней одного молодого ученого-юриста, приехавшего из России для подготовки к профессорскому званию. Молодой ученый, человек в то время весьма правых взглядов, обвинялся в антисемитских выходках. Звали его Михаил Андреевич Рейснер — да-да, тот самый, впоследствии эсдек, отец поэтессы-комиссарши. (Между прочим, у Рейснера однажды были и большие неприятности с Бурцевым. По словам последнего, розовый, а потом, после 1917 года, и красный профессор пытался в 1904 году продать свои услуги охранке — однако та почему-то побрезговала. Правда, на сей раз Шерлок Холмс русской революции не смог ничего доказать.)

Особенно аккуратным в посещении занятий Азеф не был, пропускал и экзамены, но «немецкие профессора проявляли по отношению к нему необычный либерализм и назначали особую экзаменационную сессию для него одного»[30]. Судя по всему, способный, ценный был студент.