Книга Мейсенский узник - Джанет Глисон

Не только Бёттгер, но и его помощники, которые ничем не нарушили закон, оказались на положении узников. Здесь, в тюрьме-лаборатории, им надлежало трудиться над получением золота и фарфора.

Как ни досадовал Бёттгер, что вынужден отрывать время от своей главной страсти — поисков философского камня, он понимал, что работа над получением фарфора поможет ему вернуть расположение короля. Золото оставалось главной целью, но появилась новая задача, возможность раз и навсегда доказать, что он — не шарлатан. И, к удивлению самого Бёттгера, эта задача увлекала его все больше и больше.

Шли недели. Бёттгер последовательно и дотошно изучал свойства присланных минералов и глин. Чирнгауз наведывался регулярно, смотрел результаты, рассказывал о собственных исследованиях. Он уже получил маленькие шарики керамического материала, который считал фарфором, хотя, вероятнее всего, это было то, что сейчас называют опаловым стеклом. Кроме того, ученому удалось сделать твердый искусственный камень, напоминающий агат.

Одно из фундаментальных различий между фаянсом, каменной керамикой, мягким фарфором — тем, что уже умели делать европейские мастера, и настоящим твердым фарфором, рецепт которого пытался найти Бёттгер, заключается в температуре обжига. Лучший в Европе делфтский фаянс обжигали при сравнительно низкой температуре, так что черепок оставался пористым, и для водонепроницаемости его приходилось глазуровать. Однако Бёттгер понимал, что грубому фаянсу никогда не достичь тонкости и глянцевитости настоящего фарфора. Каменная керамика, известная в Германии со Средних веков, обжигалась при температуре 1200–1400 °C. У нее черепок был непористый, однако не просвечивал и значительно уступал фарфоровому по красоте.

Из путешествий по Франции Чирнгауз почти наверняка привез рецепт мягкого фарфора, в котором глину смешивают с исходными компонентами стекла и обжигают при температуре 1100 °C для получения непористого черепка. Знал он и недостатки мягкого фарфора: изделия часто лопались в печи, имели зернистую структуру и не обладали твердостью восточных образцов. И Чирнгаузу, и Бёттгеру было ясно: pâte tendre — не тот состав, который они ищут.

Со стекловарением Бёттгера познакомил в Берлине Иоганн Кункель, о том, как действует жар на различные минералы, он хорошо знал по своим алхимическим опытам. Видимо, Бёттгер понял, что выбранный Чирнгаузом путь — вести обжиг при более высоких температурах — правильный, и что именно так можно превратить глину в сплошной витрифицированный черепок. Он подошел к задаче и как ученый нового времени, и как средневековый алхимик. Чтобы получить стеклянистость настоящего фарфора, не нужно стекло; надо расплавить камень, преобразить его в нечто совершенно иное, так же, как, согласно его убеждениям, свинец превращается в золото. Но чтобы подобрать необходимые ингредиенты требовался систематический экспериментальный подход современной науки.

С обычной самонадеянностью, что сможет разрешить проблему, к которой другие не сумели даже подступиться, Бёттгер решил действовать иначе, чем предшественники: отбросил внешнее сходство фарфора и стекла как несущественное и начал последовательно плавить смеси разных глин и минералов при температурах больших, чем в обычном керамическом производстве.

Через год после перевода в Мейсен в результате долгой череды экспериментов он получил тонкие плитки совершенно нового материала. Кирпично-красные, твердые и непористые, эти образцы были куда тоньше немецкой каменной керамики и напоминали продукцию китайской провинции Исин. Однако они не просвечивали, и это был не фарфор.

Прежде чем Бёттгер успел превратить свое открытие во что-нибудь практическое или хотя бы пойти дальше первых опытных образов, в процесс безжалостно вмешалась политика.

Неожиданно приехал Чирнгауз в сопровождении пристава и сообщил тревожные вести: война со Швецией приняла оборот, которого никто не ждал. Карл ХII разбил Августа в Польше, вторгся в Саксонию и теперь шел на Дрезден. Даже в таком отчаянном положении король нашел время позаботиться о сохранности наиболее ценного имущества: старинные рукописные книги, ювелирные изделия и творения искусства отправлялись в самую неприступную крепость Саксонии, Кёнигштейн.

За четыре с лишним года Бёттгер так и не сделал ничего полезного, однако Август по-прежнему числил его важнейшим достоянием наряду с золотом и самоцветами. Шведский король интересовался алхимией не меньше самого Августа; он пощадил генерала Пайкуля, которого обвинял в измене, в обмен на обещание путем трансмутации изготовить миллион крон золотом[7]. Если бы Бёттгер остался в Мейсене и попал в руки неприятеля, Карл наверняка заставил бы его работать на благо Швеции. Дабы не допустить этого, Бёттгера надлежало спешно вывезти в Кёнигштейн.

Лабораторию приказали закрыть. С Бёттгером отправлялись лишь трое подручных, остальным посоветовали спасаться от плена самостоятельно. Помощники торопливо уложили немногочисленные пожитки Бёттгера и бесценные записные книжки, с которым тот категорически не желал расставаться. Всё, сделанное за год, удачные образцы, лабораторное оборудование и личное добро замуровали в двух потайных комнатах Альбрехтсбурга. Бёттгер не знал, увидит ли их снова и сможет ли когда-нибудь вернуться к работе.

Для него эта внезапная перемена обстоятельств стала катастрофой. Он уже чувствовал, что секрет фарфора близок; теперь же дальнейшие опыты откладывались на неопределенный срок, а мысль о новом заточении в Кёнигштейне повергала в уныние. Впрочем, с прямым приказом Августа Сильного было не поспорить. Наконец Бёттгера и трех его помощников посадили в карету и под военным эскортом повезли в крепость. Остальные работники отправились во Фрайбург.

Даже в уединенном неприступном замке пребывание Бёттгера было окружено строжайшей тайной. В записях он и помощники значатся как безымянный «дворянин» и трое слуг — им, помимо прочего, вменялось в обязанности следить, чтобы алхимик не разговаривал ни с кем из обитателей Кёнигштейна.

Для молодого и деятельного Бёттгера следующий год стал пыткой. У него не было лаборатории, не было дела, чтобы скоротать бесконечные дни и ночи; ему не давали даже книг, чернил и бумаги. Месяц проходил за месяцем, не принося никакого улучшения условий. Доведенный вынужденной праздностью почти до безумия, Бёттгер с обычной своей изобретательностью отыскал способ войти в контакт с другими невольными обитателями крепости: когда ему чего-нибудь хотелось, самые бдительные тюремщики не могли его сдержать. Узники — по большей части политические заключенные — страшились за свою жизнь и лихорадочно искали путь к бегству.

Соблазн предпринять что-нибудь решительное после стольких месяцев бездействия был слишком велик. Бёттгер включился в заговор и помог спланировать побег — по этой части он безусловно мог считаться экспертом. Однако в последний момент, возможно, вспомнив свою клятву и боясь еще больше разозлить короля, Бёттгер бежать раздумал.