Книга Наталья Гундарева - Наталья Старосельская

А затем была Анна Павловна Шерер, хозяйка великосветского салона в инсценировке толстовской эпопеи «Война и мир». Уже сама по себе роль требовала немалого умения и напряжения сил, а к тому же почти полностью звучала на французском языке. В книге Виктора Дубровского рассказывается, что именно в этой роли Елена Михайловна Гундарева впервые увидела на сцене свою дочь и осталась весьма недовольна ею – матери показалось, что Наташа зря отвергла профессию инженера-строителя... Однако педагоги так не считали.

Последовали роли в чеховской «Ведьме», в «Подростке» Ф. М. Достоевского (оба спектакля ставила Д. А. Андреева), в «Беде от нежного сердца» Вл. Соллогуба в постановке А. А. Ширвиндта... И везде, по словам Константина Райкина, «она была очень яркой, сочной, абсолютно органичной и одинаково убедительной в любом жанре – от водевиля до трагедии».

Катин-Ярцев с каждой новой работой Наташи отмечал и все более ценил в своей ученице особую черту ее индивидуальности – склонность к аналитичности, способность не только эмоционально ощутить образ, но и всесторонне обдумать причины поступков, характера. «Ее одаренность связана с рацио», – говорил Юрий Васильевич, стремясь развить именно эту черту Наташиного дарования.

Константин Райкин пишет: «Помню все ее работы, сыгранные под руководством педагогов. Никогда не забуду совершенно потрясающую „Воительницу“ Лескова, поставленную Диной Андреевной Андреевой, великим педагогом. Работу, ставшую легендой Щукинского училища. После того как она сыграла на экзамене по актерскому мастерству, а это произошло на втором курсе нашего обучения, Борис Евгеньевич Захава воскликнул: „Гундаревой я готов выдать диплом прямо сейчас!“ Наташа в роли Домны Платоновны так перевоплощалась, доходила до такой эмоциональной мощности, была так органична и убедительна, что не могло прийти в голову, что эту пожилую женщину играет студентка, которой нет еще и двадцати.

Как-то уже на четвертом курсе мы показывались в один из московских театров. Для показа нам не дали никакого сценического помещения. Переодеваться, гримироваться и играть пришлось в комнате, целиком заставленной письменными столами. В одном углу кто-то из нас одевался для отрывка, а в это время в другом углу кто-то уже играл для сидевшего тут же худсовета театра. Конечно, было очень неудобно и унизительно. Помню, как Наташа и Валя Лысенко, ее партнерша по «Воительнице», несмотря на тесноту и отсутствие пространства для хотя бы условного обозначения сцены, сели вдвоем на один стол, свесив ноги, и вот так, сидя на столе, сыграли отрывок из «Воительницы». Сыграли так, что даже у нас, сокурсников, видевших эту работу много раз, отвисли челюсти».

К работе над «Воительницей» мы вернемся позже, когда разговор зайдет о Театре им. Вл. Маяковского и спектакле «Леди Макбет Мценского уезда», – вот когда легендарная роль, сыгранная в стенах театрального училища, совершенно особым образом «аукнется» в творческой лаборатории актрисы! А сейчас отметим лишь то, о чем говорил Константин Райкин и в чем не раз признавалась сама Наталья Гундарева: Дина Андреевна Андреева, отличавшаяся деспотичным характером, но педагог, что называется, милостью Божьей, научила раскрывать в каждой роли самое себя: не просто анализировать характер, а пользоваться самыми широкими ассоциативными связями, как можно больше читая, узнавая о писателе, о его творчестве... И вот этой именно школой Наталья Гундарева овладела блистательно. В какой бы роли она ни была занята, она могла обстоятельно и очень интересно рассуждать о судьбе писателя и его творениях, казалось бы, очень далеких от того конкретного, о котором шла речь; ее сопоставления были по-литературоведчески любопытными, нередко новаторскими, она находила невероятные параллели и ассоциации, фантазировала не отвлеченно, а с опорой на те детали проявления характера, которые, право, не каждый наблюдательный глаз заметит в произведении...

Но это все относится к творчеству.

Каким она была в то время человеком, вспоминает Константин Райкин: «Ее отношения с курсом были непростыми. Курс был талантливым, работоспособным, но нельзя сказать, чтоб дружным. Дружили творческими „кусками“. Вокруг нескольких недружащих лидеров объединялись недружащие группы сокурсников. Наташин характер тоже был лидерский и эгоцентричный. Сильный, крутой и непокорный. И честолюбивый. Она была вся устремлена в профессию, жила ею, и, кроме этого, мне кажется, мало чем интересовалась. Она знала себе цену, была в себе уверена, и ее жадное самолюбие хотело утверждения и успеха. Видимо, при таком огромном даровании подобный характер можно назвать правильным. Он был дан ей как бы в защиту и поддержку великой драгоценности таланта. В общем, талантом и характером она была прирожденной примой, премьершей – со всеми вытекающими отсюда последствиями. При этом она была общительна, обожала компании, но такие, где она становилась центром. В течение четырех лет учебы мы всем курсом собирались на Наташин день рождения у нее дома и заодно праздновали начало нового учебного года. Было весело, свободно, и, конечно, верховодила Наташа».

Эта цитата весьма любопытна! Ведь она раскрывает характер студентки Наташи очень интересно: «правильный» с точки зрения «охранения» того, что дано свыше, он оказывался не совсем правильным с точки зрения возраста – главным образом, общения с однокурсниками, нахождения друзей. А может быть, это Константину Райкину, тоже испытывавшему немало комплексов из-за своей прославленной семьи, только казалось? Ведь они были в своем студенческом кругу двумя полюсами – мальчик из семьи известнейшего и любимого артиста, которому вроде бы все было уготовано с самого детства, и девочка из самой обычной семьи, готовившая себе карьеру инженера-строителя и фантастически одаренная талантом к театральному искусству. Могли ли они ощущать себя «на равных»? Могли ли относиться друг к другу «адекватно»? Вряд ли...

Может быть, поэтому и пишет Константин Райкин в своих воспоминаниях: «Наташа всегда относилась ко мне с легкой снисходительностью, так сказать, мало интересуясь моим „творчеством“, впрочем, по-моему, как и чьим-то еще... Мы никогда не были близки во взглядах на искусство и на жизнь. Она была человеком совершенно иного склада, почти противоположного мне. Но четыре года на курсе рядом с ней и некоторые ее работы потом дали мне на всю оставшуюся жизнь такой творческий допинг, такой энергетический импульс, такой заряд созидательной зависти, что я не могу не благодарить за это судьбу... И, конечно, Наташу».

Наверное, будет уместным привести здесь и слова самой Натальи Гундаревой о курсе: «Мы хотели покорить мир. Не думали о том, кто из нас кем будет и во что это выльется. Считались друг с другом. Дружили. Это был лицей, вольница в хорошем смысле слова. Раз в год у нас был день, когда мы имели право говорить педагогам все, что мы о них думаем. Мы старались их не обижать, но максимализм брал свое. Мы могли кому-то сказать: „Нам скучно на вашем предмете“, хотя таких педагогов было очень-очень мало. На выпуске нам говорили: „Такой курс бывает раз в двадцать лет“».

Кто-то когда-то назвал ее «конопатым чудом». Было это во времена ТЮМа или позже, уже в Щукинском училище, а может быть, и в первые годы в театре. Прозвище «приросло» к ней – Наташа Гундарева, действительно, воспринималась как чудо, прелестное лицо которого было усеяно очаровательными конопушками – в сочетании с пышными рыжеватыми волосами это было так красиво, что дух захватывало!..