Книга Случившееся - Сергей Бурый

Мадам Мадре? Серьезно?

Я долго думал над тем, с чего начать. Какой библейский патриарх, какие тысячелетние гости, какие две улицы с четырьмя именами? За что зацепиться? Что мог загадать отец? Это должно быть как-то связано с городом, он всегда хотел, чтобы все знали историю так, как он.

Начну с конца. Две улицы с четырьмя именами. Где в Петербурге две улицы с четырьмя именами? Надо искать те, что сменили названия, но их по привычке называют так, как раньше. Что это за улицы, откуда мне знать? Искал, никаких зацепок, ноль мыслей.

Через день я спросил воспитателя, далеко ли он продвинулся в поиске ответа. Посмотрел снисходительно. «Зайдите к отцу». Хорошо, к отцу. Постучался в его комнату, где он писал книги и которую называл кабинетом. «Продвинулся?». «Нет». Отец сказал, что воспитатель уже нашел первую составляющую, но пока не смог дать правильный ответ. «Удивительный человек», – и закрыл дверь перед моим носом.

Я никогда не понимал, почему отец так тепло относился к воспитателю и всегда восхищенно говорил о нем. Со мной он был сухим, не хвалил и уж точно не восхищался.

Инна снова вывалила буквы.

– Зависть.

Я завидовал воспитателю.

Прошло два дня. Я сделал сотни запросов и совершил две большие прогулки по городу в надежде, что это наведет меня на какие-то мысли. Не навело. Вечером я зашел к отцу. «Он нашел вторую составляющую. Странно, что еще не дал ответ. Даже не предположил». Отец спросил, как продвигаются мои дела. «Никак. Ничего». Он спросил, что я предпринимаю. Услышал про прогулки по городу. «Удачи», – сухо.

Когда я встретил воспитателя, он ухмыльнулся в два раза несноснее, чем обычно. «Мой юный друг, вероятно, вы уже отгадали загадку?». «Нет». «Какая тревожная оказия». Так и сказал, опять эта «оказия».

Сколько можно, Педди?

Он откинулся в кресле и стал разгадывать кроссворд в The New York Times, у нас хранились старые номера. Я взбесился, выхватил газету из его рук и разорвал на куски. «Инфант, что вы». Плюнул ему в лицо, у меня было много накопленной слюны. «Да что». Прыгнул на него и стал наносить удар за ударом.

– Давай!

Инна вернула меня в машину. Нужно составить еще одно слово из предложенных букв.

– Гнев.

– Они уже тогда были.

– Что?

– Перепады, приступы гнева. Ты же знаешь, я не очень.

– Что не очень?

– Не очень нормальный, поэтому перепады.

Зашифровать слово в кроссворде The New York Times и отправить Педди новогодним подарком.

Мы доехали до дома.

– Не хочу никуда отсюда.

– Подожди еще.

Воспитатель сказал отцу правильный ответ на следующий день и не забыл упомянуть мою вчерашнюю выходку. Отец пригласил меня в кабинет. «Пожмите руки, вы ведь друзья и соперники». Ну что за формулировка, отец, ты же писатель? «Вы ведь друзья и соперники». Кто так пишет? Пафосный бред, банальность.

Я отказывался подавать руку, он заставил. «У нас есть победитель, думаю, теперь он может рассказать путь к разгадке».

Впоследствии отец давал нам новые загадки, я научился искать слова и через полгода был непобедим. Но тогда, в первый раз, у меня не было никаких шансов. Любопытство оказалось сильнее, чем ненависть к воспитателю, поэтому я внимательно выслушал его путь к разгадке.

Две улицы с четырьмя именами – это линии Васильевского острова. Улиц две, названий четыре. Дома напротив друг друга имеют разные названия в адресе: вторая линия, дом двадцать один, третья линия, дом десять.

Тысячелетние гости, смотрящие друг на друга – сфинксы, стоящие на Университетской набережной. Им три с половиной тысячи лет, они были в гробнице Аменхотепа III.

Что видно, если встать между сфинксов? Исаакиевский собор. «Возвышается библейский патриарх». Имя библейского патриарха – Исаак.

Исаак – ответ на загадку.

– Давай еще.

– Давай.

Она снова вывалила буквы.

– Уныние.

Я проиграл воспитателю и впал в уныние. Мне было обидно, что он догадался, а я нет, что отец считает его удивительным человеком, а меня нет, что я на самом деле не такой уж удивительный, раз не смог даже на шаг приблизиться к отгадке. Я не хотел ни есть, ни пить, днями сидел в кресле и делал то, что раньше считал позорным занятием – разгадывал кроссворды, к которым еще не успел прикоснуться воспитатель.

– Тебе пора.

– Нет, давай еще.

– На.

– Алчность.

– Не надо историй.

– Почему?

– Хватит.

– Я был алчным тысячу раз.

– То, что ты вспомнил из детства – не грехи. Ты же был ребенком.

Это просто пример. Гордыня? Тысяча раз. Зависть? Тысяча раз. Гнев? Тысяча – это мало. Десять тысяч раз. Какая разница, ребенок или нет? У меня тысячи грехов.

– Тебе пора, возвращайся домой.

Не хочу возвращаться. Не хочу писать никакие тексты, хочу остаться здесь, с тобой.

– Твое время еще не пришло, ты не можешь быть со мной.

– Давай еще.

Инна высыпала буквы.

– Чревоугодие. Тысяча раз.

– Тебе пора.

– Еще.

– Вот.

– Похоть. Тысяча раз.

Здесь, в этом месте, в моей голове, тысячи тысяч грехов. Медленно ползут, согнувшись до земли под тяжестью камня, привязанного к шее. Одетые во власяницу, с зашитыми веками, сидят, прижавшись спиной к скале, плечами – друг к другу. В дыму, от которого ничего не видно. Несутся в вечном непокое. Рыдают, лежа лицом к земле и не смея двинуться. Исхудавшие до костей, дважды мертвые на вид. В огне.

Достаточно, это может продолжаться вечно, я должен вернуться, хоть не хочу этого.

– Грехи кончились. Ты все перечислил.

– Это мое покаяние. Ты отпустишь?

– Отпускаю.

– Отпустишь меня?

– Отпускаю.

Шестнадцатого апреля я вышел из машины и направился к парадной. Я не оборачивался. Инны больше не будет, я точно знаю. Мы больше не проедем с ней семь кругов. Мое возвращение завершено.

Я вернулся домой.

7

Обои слезают со стен обгоревшей кожей. Это первое, что бросается в глаза, когда я сажусь на стул в гостиной.

«Они вошли в дом и убили всех».

Отец говорил, это идеальное начало романа. Фраза сразу делит мир пополам. «Они» – убийцы, «всех» – жертвы. Столько вопросов. Кто они, почему сделали, как.