Книга Виталий Гинзбург, Игорь Тамм - Владимир Губарев

Академик Абрикосов, конечно же, уже никогда не приедет в Россию. В свои 78 лет он не изменит свои взгляды. Единственное, на что приходится надеяться, что прогнозы ученого не всегда сбываются и ему доводиться ошибаться, в чем он иногда признается.

Считаю, что делаю правильно, когда привожу «неприятные» и очень резкие слова академика Абрикосова, – надо знать, как этот Нобелевский лауреат оценивает Россию.

Интересно, а как он относится к званиям «академик» и «лауреат»?

Здесь В. Л. Гинзбург проработал всю жизнь.

С Виталием Лазаревичем Гинзбургом наши контакты складывались иначе. Как только был избран он академиком, я взял у него большое интервью. Касалось оно исследований космических лучей. Ученый рассказывал о них увлекательно, образно, и с той поры установились у нас добрые отношения. Публиковал я его статьи и интервью в «Комсомольской правде», затем в «Правде», но наиболее тесные контакты завязались у нас после начала выхода «Научных сред» в «Литературной газете». Однажды я сказал В. Л.:

– Мы будем ваши статьи печатать в том виде, в каком вы нам их будете давать. Никаких сокращений и никакого редактирования! Считаю, что академик Гинзбург заслужил право писать все, что он хочет, и люди должны знать его точку зрения…

Свое обещание мы с Андреем Тарасовым держали твердо: только заголовки позволяли иногда менять – но для завлекательности… Правда, однажды случился конфуз. Прислал В. Л. рецензию на одну книгу. У меня к автору ее отношение сложное, негативное. И тому есть немало оснований. Я честно об этом сказал Гинзбургу. Он не настаивал на публикации, хотя я вновь подтвердил прежнюю договоренность – скажет, и мы напечатаем! Однако В. Л. рецензию забрал, чтобы напечатать в другом издании. Мне кажется, в этом весь его характер: он готов выслушать все аргументации, понять своих оппонентов, но поступает он всегда по-своему…

Первый читатель…

Жизнь В. Л. Гинзбурга полна событий разных – и драматических, и курьезных. Через нее прошли сотни удивительных судеб – великих и трагических. Он был в эпицентре столкновений эпох, и по мере своих возможностей пытался влиять на них – со всей своей страстью и даже ненавистью. Он никогда не скрывал своих взглядов, и это порождало не только вражду, но и зависть. Он с честью идет по тем коридорам науки, которые выбирает сам.

Я не люблю громких слов, однако не раз я слышал, как Гинзбурга называют «совестью академии». Наверное, потому, что он не бывает равнодушным, когда речь заходит о судьбе науки и жизни академии.

Виталий Лазаревич подарил мне две свои книги «О физике и астрофизике» и «О науке, о себе и о других». Уже по названиям можно судить, насколько эти книги рассказывают о том мире, в котором живет ученый и который окружает его. Признаюсь, я читал эти книги с карандашом в руках. Отмечал те места, которые мне требовались по работе, – это и судьба «Атомного проекта», и оценка А. Д. Сахарова, и отношение к М. В. Келдышу, и наступление лженауки, и организации научных исследований. Наконец, отмечены те пассажи, которые имеют прямое отношение к присуждению Нобелевской премии.

Я вновь перелистал книги В. Л. Гинзбурга. Фрагменты их с короткими комментариями, как мне кажется, позволяют представить масштаб личности ученого и то, что он сделал в науке. Конечно, это лишь капля из великого океана, но и она позволяет судить, насколько велик и могуч этот Океан.

Снимок «нелегальный» – фотографировать в Арзамасе-16 категорически запрещалось. Однако этот запрет нарушили В. Гинзбург, Л. Альтшулер и В. Цукерман.

О премиях вообще,

Нобелевской в частности

В. Л. любит порассуждать о нравственности ученого. Тем более что жизнь дает немало поводов для этого. В частности, те же самые премии, которых нынче множество и которые так хочется получать! Опять-таки примеров тому вполне достаточно. И было бы странным и непонятным, если бы академик Гинзбург не предложил «свою модель».

И он, естественно, высказался:

«Какова роль честолюбия и тщеславия? Эти качества считаются малопочтенными и невольно всякий пишущий стремится их отрицать. Я тоже не уверен в себе, что могу написать всю правду. Однако я склонен различать «хорошее честолюбие» от честолюбия вообще и тщеславия. «Хорошее честолюбие» у меня, безусловно, есть, под этим я понимаю стремление и желание сделать работу, хорошую работу и стремление, чтобы эта работа была признана, стала известна. Но я не хотел бы известности за чужой счет, необоснованной. Много раз, когда меня выдвигали на Госпремию и, конечно, не давали, я оставался совершенно равнодушен, не говоря уже о том, что палец о палец не ударял, чтобы ее получить. На Ленинскую премию не я о выдвижении подумал, а Абрикосов, Горьков и другие, которые и выдвинули (от их института), и включили меня, что было по сверхпроводимости вполне обоснованно. Ненавидевший меня Капица пытался через Арцимовича отшить меня от этой премии под предлогом, что «Дау обидится» (Дау не был включен, ибо уже получил Ленинскую премию, а дважды нельзя – редкий для нас случай разумного правила). А Дау был уже, увы, тяжелым инвалидом и думал о премии столько же, сколько о прошлогоднем снеге, да и не знал ни о чем… И, кстати, мы получили премию вопреки (!) решению Экспертной комиссии; здесь сыграла роль активность А. А. Абрикосова (я не делал совсем ничего), письмо И. Е. (Тамма. – В. Г.) и, видимо, благожелательное отношение А. П. Александрова и М. В. Келдыша. Не получить премию я вполне могу – переношу это совершенно спокойно. Другое дело, если за мою работу или в условиях, когда я явно заслуживаю, меня бы отшили, а другие получили – вот здесь я бы переживал. Но разве это тщеславие? Сомневаюсь. Кстати, иногда я думаю о Нобелевской премии. Я не надеюсь ее получить, слишком большая там толкотня, да я вовсе и не страдаю манией величия и не считаю, что мне должны дать, а только могли бы дать. Но я пишу потому сейчас, что если просто нет – так нет, а вот если получат другие (а так бывает) за то, что и мне должны бы дать, – тогда будет обидно. Примеры: если бы премию дали Абрикосову, решавшему уравнения Гинзбурга – Ландау, или Шкловскому за радиоастрономию и происхождение космических лучей, хотя я сделал во всяком случае не меньше».

Вручение Нобелевской премии. Стокгольм, 19 декабря 2003 г.

Эти размышления ученого относятся к 1979 году. Потребовалось четверть века, чтобы жизнь многое расставила на свои места. Академик П. Л. Капица стал Нобелевским лауреатом, чего страстно хотел, а потому к конкурентам относился настороженно. Впрочем, он, как и наш герой, считал, что эту премию можно было дать намного раньше…