Книга Бах - Анна Ветлугина

Весной 1702 года юноша покидает Михаэлисшуле в поисках работы. Благодаря своим прежним скитаниям у него есть возможность не пропасть с голоду. В Гамбурге живут дальние родственники, с которыми он успел наладить общение. А в Целле — светлейший Вильгельм Эрнст, обожающий Францию. Герцогский замок слывет маленьким Версалем, в залах — французская живопись. Бах там — желанный гость, ведь он может сыграть на своей скрипке все менуэты Люлли, порой украшая их собственными замысловатыми каденциями. Только герцогу неведомо, что молодой музыкант жаждет большего. Безграничный Божественный космос в его сердце не выразить одной скрипкой.

Он ищет места церковного органиста в городе Зандерхаузене. Безуспешно. Соискатель неприлично юн. Не отступая, едет в Арнштадт — прослушиваться на вакантное место в церкви Святого Бонифация. Опять отказ. День за днем проходит в дороге — пешей или на случайных попутных возах. За спиной — мешок с великим богатством — коллекцией собственноручно переписанных нот и все та же скрипка. Пожалуй, он уже немного ненавидит ее ограниченность. Но пока именно этому маленькому, четырехструнному инструменту суждено стать куском хлеба для будущего великого композитора. После долгих мытарств Баха берут скрипачом в капеллу Иоганна Эрнста Веймарского, брата царствующего герцога, чью резиденцию знали под именем «Красный замок». В ее стенах ценилась итальянская музыка.

На неопределенное время будущий композитор стал зависим от четырех струн. Впоследствии Бах займется опытами по переносу характерных выразительных средств со струнных на клавишные. Может, желая отомстить скрипке? Хотя собственно скрипичных сочинений у него немало, и выписаны они, как и вся его музыка, мастерски.

Сейчас же, накануне своего восемнадцатилетия, он имеет одно желание: стать церковным органистом. Только орган способен передать звуковой космос, обитающий в голове молодого композитора.

Глава шестая.

КОРОЛЬ МУЗЫКАЛЬНЫХ ИНСТРУМЕНТОВ

В массовом сознании Бах прежде всего ассоциируется с органной музыкой. Однако неправильно считать только органным композитором его — автора многочисленных кантат, «Страстей», месс, Бранденбургских концертов… Пьесы для органа соло — не самая большая часть его наследия, хотя она и составляет несколько томов. Но есть нечто общее в судьбе этих двух титанов — величайшего из композиторов и самого большого и сложного музыкального инструмента, называемого королем среди себе подобных.

Как и Бах, орган прошел через периоды забвения и неуважительности. Пожалуй, судьба его оказалась трагичнее судьбы композитора. Во времена Реформации немало этих величественных инструментов было погублено под эгидой борьбы с католицизмом. Органные трубы из Кентерберийского собора даже продавали в пивной.

В церковь орган проник тоже не сразу и с большим трудом. Это ведь инструмент Античности, изобретенный еще в III веке до Рождества Христова. Тогда он назывался гидравлосом, поскольку его меха приводились в движение водой. Автор изобретения, вовсе не музыкант, а механик Ктесибий из Александрии, не имел в виду никакой культовой музыки.

Он сконструировал водяной орган исключительно из жалости, насмотревшись на красные от натуги лица авлетистов, озвучивающих какой-то праздник[7]. Первым испытателем гидравлоса стала жена механика по имени Тайс. Оба супруга попали на страницы трудов греческих историков Герона Александрийского («Пневматика», II век до н.э.) и Витрувия («Архитектура», I век до н.э.). Историки назвали новоизобретенный инструмент «органон», что по-гречески означает «орудие, инструмент». Он имел до трех рядов труб и звучал громко, уж точно не слабее авлоса.

Органная музыка Античности мало походила на нынешнюю. Мощный и красивый звук органа использовался в массовых мероприятиях. В число таковых входили театральные представления, спортивные состязания, придворные церемонии, различные празднества, казни. Было бы даже странно появление этого инструмента в христианском храме первых веков новой эры.

По легенде, ввел его в богослужения папа римский Виталиан в середине VII века. Правда, средневековый орган сильно отличался от античного, и, увы, не в лучшую сторону. В темные времена Великого переселения народов ремесла окончательно пришли в упадок. Лучшее, что могли предложить тогдашние умельцы, представляло собой весьма несовершенный инструмент, с клавишами длиной около полуметра. Играли, колотя по ним кулаками и локтями, а мехи накачивало несколько десятков человек. Звучал этот монстр только оглушительно громко, к тому же некоторые ноты гаммы оказывались омерзительно фальшивыми. Эти особенности не позволяли ему хорошо сочетаться с хором, потому музыканты чередовали песнопения с органными разделами. К моменту рождения Баха — спустя ровно тысячу лет — органы стали весьма совершенны, а традиция сольного прелюдирования сохранилась.

Бах, как мы уже говорили, не был новатором. Он работал в глубоком послушании традиции, правда, сама протестантская традиция являлась достаточно новой и несла в себе потенциал дальнейшего изменения, то есть механизм саморазрушения. Ведь любое новаторство в культовом искусстве возможно лишь при условии отхода от канона, то есть разрушения традиции. Идеи гуманизма, явившись мощным катализатором для развития искусства, в конце концов, завели его в тупик. Полуторатысячелетний тяжелый круг традиции дал трещину, из которой радостно вырвалась мысль прогресса. Но пьянящее чувство свободы в начале пути — барокко, классицизм — обернулось для европейской цивилизации похмельем постмодернизма.

Бах, стоящий на пороге Нового времени в музыке, тоже нес в себе «мину замедленного действия». Набожнейший человек, живущий в традиции, он в то же время — дитя гуманизма. Из его творчества выросли романтики и авангардисты XX века. Если кто-то кричит сейчас, что академическая музыка погибла — в том есть и вина Баха. Но его имя стало также символом всей западноевропейской христианской музыки, без делений на конфессии. Он соединил в себе два несоединяемых конфликтующих мира — божественного и человеческого. Не зря музыковеды делят историю музыки на добаховский и послебаховский периоды.

Бах вместе с церковным органом сыграл сияющий совершенством заключительный аккорд на границе миров, но криков «браво» не последовало. Ответом была звенящая тишина невостребованности. Даже родные дети не поняли величия отца. Впрочем, это как раз неудивительно. Дети часто не ценят родителей.

Спустя всего десять лет после смерти Баха, в 60-х годах XVIII века, француз Бедо де Селль (1706–1779) пишет монументальный труд «Искусство сооружать органы», среди прочего вызванный резким падением интереса к органной музыке. Эта книга впоследствии оказала колоссальное влияние на теорию и практику органостроения, но быстро решить проблему не смогла.

Храмы во второй половине XVIII века стремительно утрачивали свой статус центров культуры, все яркое и сильное в музыке перекочевало в концертные залы и оперные театры. А там шла борьба за эффектность. Риторические фигуры и закодированные мистические смыслы эпохи барокко вдруг оказались никому не нужны. В моду вошла изобразительная звукопись и громкость, громкость…