Книга Китобоец «Эссекс». В сердце моря (сборник) - Оуэн Чейз

18 декабря. Ветер в этот день существенно окреп и к двенадцати часам превратился в шторм, изменившись с зюйд-оста до ост-зюйд-оста. Мы снова были вынуждены укоротить все паруса и лечь в дрейф на большую часть дня. Ночью, однако, он утих, и на следующий день, девятнадцатого, была очень умеренная и приятная погода, и мы снова начали полегоньку продвигаться.

20 декабря. Это был день великого счастья и радости. Проведя одну из самых тревожных ночей во всем каталоге наших страданий, мы проснулись в утро сравнительно роскошное и приятное. Около 7 часов, когда мы сидели в лодках наших в унынии духа, молчании и угнетении, один из товарищей наших внезапно и громко крикнул «Земля!» Мы все тут же поднялись, как наэлектризованные, и кинули взгляды в подветренную сторону, где и в самом деле пред нами явилось благословенное видение, «такое явное и осязаемое», как только можно пожелать. Новый и незаурядный порыв овладел нами. Мы стряхнули вялость чувств наших, и, казалось, обрели иное, и свежее, существование. Один или двое из товарищей моих, чей усталый дух и изношенное тело начали внушать им полное безразличие к их судьбе, теперь сразу же просветлели и выразили удивительную готовность и искренность без промедленья достичь весьма желанного берега. Сначала явился низкий, белый отлогий берег, он лежал, как парадиз, перед жаждущими глазами нашими. Почти в то же самое время он был обнаружен другими лодками, и всеобщая вспышка радости и ликования охватила нас. Не может простой человеческий расчет слушателя этой истории постичь чувств сердец наших при этом случае. Ожидание, страх, благодарность, удивление и ликование поочередно владели мыслями нашими и ускоряли усилия наши. Мы устремились к нему, и в 11 часов пополуночи были в четверти мили от берега. Это был остров, по видимости, как мы могли определить, примерно в шесть миль длиной и в три шириной, с очень высоким, изрезанным берегом, и окруженный скалами, склоны гор были голы, но вершины их казались цветущими и зелеными от растительности. Проверив свои атласы, мы выяснили, что это остров Дуци[13], лежащий на широте 24°40´52´´ ю.ш. и долготе 124°47´07´´ з.д. Для размышления хватило краткого мгновенья, и мы стали приготавливаться к высадке. Никто из нас не знал, ни обитаем ли этот остров или нет, ни что на нем есть, если есть; если обитаем, неясно было, зверями или дикарями. Мелькнула минутная тревога об опасностях, кои могли проистечь от действий без должной подготовки и осторожности. Голод и жажда, однако, вскоре сделали выбор за нас, и, взяв мушкет и пистоли, я с тремя другими произвел высадку на некие подводные скалы и прошел оттуда вброд до берега. Прибыв на берег, необходимо было немного передохнуть, и мы на несколько минут легли, чтобы дать отдых слабым телам нашим, прежде чем могли продолжать. Пусть читатель судит, если может, каковы были наши ощущения! Лишенные всех достаточных надежд к жизни на протяжении тридцати дней ужасных страданий – тела наши истощились от голода и жажды до сущих скелетов, и сама смерть смотрела нам в лицо – внезапно и неожиданно препровождены на богатый пир еды и питья, которые мы впоследствии к нашему полному удовлетворению вкушали несколько дней. Прочитав эти слова, читатель получит лишь слабое представление о том счастье, что выпало на долю нашу. Через несколько минут мы разделились и пошли в разных направлениях в поисках воды, недостаток коей был нашим главным лишением и взывал к немедленному избавлению. Не прошел я далеко в своей вылазке, как обнаружил рыбину длиной в полтора фута, плавающую близ берега. Я напал на нее и ударил, думаю, единожды, казенной частью оружия своего, и она уплыла под камень, что лежал у берега, откуда я достал ее с помощью шомпола и вытащил на берег, и немедленно стал есть. Товарищи мои вскоре присоединились к трапезе, и меньше, чем в десять минут, все было истреблено – кости, и кожа, и чешуя, и все. С полными желудками, мы воображали, что можем теперь попытаться взобраться на горы, где, как ни в какой иной части острова, вероятнее всего рассчитывали мы раздобыть воды.

Соответственно этому я с чрезмерным трудом, страданиями и муками, вскарабкался по кустам, корням и подлеску на один из утесов, тщетно оглядываясь по всем сторонам, где бы мог явить себя какой-нибудь признак воды. На расстоянии, до которого я добрался, не нашлось ни малейшего указания на влагу, хотя мои силы и не позволили мне залезть выше, чем примерно на 20 футов. Я сел на достигнутой высоте, чтоб немного перевести дух, и размышлял о бесплодности поиска моего и о последующих бедах и продолжении страданий, с необходимостью отсюда вытекающих, как заметил, что прилив с момента нашей высадки значительно поднялся и угрожал отрезать отступление наше к скалам, по которым только и могли мы вернуться на лодки наши. Поэтому я решил снова пойти к берегу, уведомить капитана и прочих о нашей неудаче в поисках воды и посовещаться относительно уместности дальнейшего пребывания нашего на острове. Я ни на мгновение не терял из виду главную возможность, кою, я полагал, мы имели: либо достичь острова, либо встретить на море какое-нибудь судно. Я чувствовал, что любое минутное промедление, лишенное равного возмещения, уменьшает эти шансы из-за потребления довольствия нашего. Когда я спустился, один из товарищей моих сообщил мне, что нашел место в скале на таком-то расстоянии, откуда малыми каплями сочилась вода, в промежутках примерно в пять минут, так что он, приложив к скале губы, добыл ее немного, но она только разожгла аппетит его и не принесла ни малейшего удовлетворения. Я немедленно решил про себя на основе этих сведений предложить остаться до утра, чтобы произвести на другой день более тщательный поиск и своими топориками расколоть новооткрытую скалу, имея в виду увеличить, если возможно, ток той воды. Мы все снова прибегли к лодкам нашим и там выяснили, что у капитана сложилось такое же впечатление об уместности нашей задержки до утра. На сем мы высадились и, вытащив лодки наши на берег, лежали в них в ту ночь, свободные от всех тревог бдения и труда, и предались посреди всех страданий наших ничем не ограниченному забытью и покою ума, которые казались такими согласными с предвкушениями, которые принес этот день. Не прошло и короткого времени, однако, как нас прервало утро – и чувство, и ощущение, и угрызения голода, и яростный жар жажды удвоили тогда желания и усилия мои снова исследовать остров. В ту ночь мы добыли немного крабов, пройдя по острову на значительное расстояние, и немного очень мелких рыб, но ждали следующего дня, лучшей подготовкой для трудов коего считали ночь освежающего и покойного отдыха.

21 декабря. Мы все еще сохранили наше обычное довольствие, но оно совсем не отвечало цели обеспечения буйных требований неба; создалась жажда такая чрезмерная и жестокая, что почти лишила нас дара речи. Губы потрескались и распухли, и во рту собирался род клейкой слюны, противной на вкус и невыразимо нестерпимой. Наши тела истощились почти до кожи и костей и были так слабы, что часто нам требовалась помощь друг друга, чтобы выполнять простейшие действия. Облегчение, стали мы понимать, должно вскоре прийти, или же прекратится естество наше. В отношении провизии нашей все еще поддерживалась полнейшая дисциплина, и всей целью нашей стало, если мы не сможем пополнить на острове наше пропитание, то добыть тем или иным образом достаточно воды, чтобы продолжать путешествие наше.