Книга Департамент нераскрытых дел - Рой Викерс

Момент оказался разрушенным, а поцелуй испорченным. Однако Спейнгрейв не терял надежды на новые поцелуи – «настоящие», способные завладеть ее проснувшимся воображением.

Джун сказала, что перед обедом хотела бы покататься на лодке. Спейнгрейв подготовил лодку, позвал жену и замер в ожидании, упершись одной ногой в дно, а другой стоя на дощатом причале, наблюдая за ее приближением с острым, заново пробудившимся желанием. И опять она засмеялась:

– Когда ты стоишь вот так, с забавным выражением лица, ты что-то мне напоминаешь. Вот только не могу понять, что именно!

– Возможно, пуделя в ожидании вкусного обеда? – предположил Спейнгрейв.

– Нет, не это. – Джун приняла вопрос всерьез. – Надо бы вспомнить.

Он постарался заглушить возникшую в душе смутную тревогу. Искать причину не хотелось, тем более что Джун уже рассказывала о предстоящей вечеринке с коктейлем.

– Когда это будет, дорогая?

– В последний четверг месяца. Может быть, согласишься уделить нам хотя бы час? Все будут счастливы!

Он свернул бы горы, отдал бы все на свете лишь за то, чтобы она смотрела на него так, как смотрят на мужей влюбленные жены. Что, если это все-таки случится?

– Дорогая, я проведу в компании столько времени, сколько пожелаешь, и сделаю все, что смогу, ради громкого успеха твоей вечеринки. – Когда восторженные восклицания стихли, Спейнгрейв продолжил: – Всегда чувствую себя с гостями чем-то вроде мокрого одеяла. Увы, не умею сидеть часами и болтать о спорте и прочих прелестях жизни. Как твои друзья воспримут лекцию, которую я в прошлом году прочитал в Оксфорде? Реквизит можно будет вынести на лужайку.

Джун заверила, что гости придут в восторг, потому что знала: пусть многое останется для них непонятным, снисходительное внимание великого артиста бесконечно польстит каждому, кто удостоится чести его видеть и слышать.

За обедом она держалась легко, раскованно и выглядела более воодушевленной, чем когда бы то ни было прежде. Спейнгрейву казалось, что в лучах нового взаимопонимания жена раскрывается, расцветает подобно розе. Весь вечер сладкая иллюзия согревала и вдохновляла.

В спальне Джун снова рассмеялась и сказала, что на нем забавный халат, хотя халат – шелковый, черный, далеко не новый – был ей хорошо знаком. Отчаянно сомневаясь и в себе, и в жене, но в то же время сознавая, что она не чувствует его неуверенности и напряжения, Спейнгрейв присел на край кровати и произнес первое, что пришло в голову:

– До вечеринки еще есть время, дорогая. Если хочешь, съездим куда-нибудь на пару недель – например, в Швейцарию.

– Если ради моего удовольствия, то спешить не стоит. Мне и здесь очень хорошо.

– И мне тоже! – Спейнгрейв нежно сжал ухоженную руку. – Ведь это наш дом: твой и мой. Неплохое местечко, правда? И было бы замечательно, если бы у нас появились дети. Разве не так, милая?

Джун не ответила. Лицо мгновенно превратилась в холодную, отчужденную маску, и он испугался, что она восприняла слова как упрек, что у них до сих пор нет детей.

– Джун, дорогая! – Он склонился и прикоснулся губами к восхитительным светлым волосам. – Я всего лишь хотел сказать…

И вдруг она фыркнула так, как фыркает школьница, которой запрещено смеяться во время урока.

Едва Спейнгрейв отстранился, жена открыто расхохоталась. Он стоял возле кровати и молча, обреченно наблюдал. Джун подняла голову, взглянула и зашлась в новом приступе смеха. Он терпеливо ждал, пока она не устанет и не успокоится.

– Может быть, объяснишь, почему смеешься? Впрочем, кажется, я и сам понимаю.

– Не смогла удержаться! – выдохнула Джун. – Когда ты сидел на краю кровати в халате и говорил так возвышенно, так важно, было ужасно забавно!

И она снова хихикнула, что вынудило Спейнгрейва молча шагнуть к двери.

– Ах, Люсьен, не за что на меня сердиться и обижаться! Ты действительно смешной, особенно когда произносишь что-нибудь серьезное, иначе ты был бы не ты. Не могу вести себя так, словно ты такой же, как все остальные мужчины.

– Да. Именно об этом я и подумал, – негромко произнес Спейнгрейв и ушел.

Объяснение прозвучало оскорбительно, потому что жена забыла о главном: до сегодняшнего дня в обычной жизни она не видела в нем ничего смешного. Мужчина, стремившийся из приятеля превратиться в любовника, уже успел разбудить в Джун женское начало и позволил увидеть, что она и в самом деле замужем за клоуном.

Спейнгрейв спустился в кабинет, расположенный рядом со спортивным залом, и налил стакан бренди. Долго сидел неподвижно, а потом открыл шкаф и достал автопортрет, написанный давным-давно в студии в Блумсбери.

«Лучшее из всего, что я сделал! – долетел сквозь годы безжалостный приговор. – Но правда невыносима. Жестока!»

И все-таки даже эта жестокость казалась не столь горькой, как жестокость смеха, подобно огненному мечу отсекавшего его от остальных людей. Смеха, ставшего зеркалом, в которое предстояло смотреться изо дня в день и видеть отражение человека, «не такого, как все остальные мужчины».

Он снова повернулся к автопортрету и вспомнил собственное отчаяние: «В прошлый раз я удачно обратил несчастье себе на пользу. Может быть, получится и сейчас? Попытаться стоит. Слава богу, она не захотела никуда ехать! Вместо того чтобы попусту страдать и рассуждать, надо работать».

Спейнгрейв нервно схватил карандаш и блокнот, упал в кресло и принялся набрасывать план нового номера, представлявшего собой развитие классического сюжета с ковром и девушкой-статисткой.

На следующий день он поехал в Лондон и пару часов провел в своем театре, сезон в котором собирался открыть в середине сентября. В кабинете на столе лежало письмо от матери статистки, сменившей Джун. Та сообщала, что дочка заболела корью, но уже через две недели сможет приступить к репетициям.

Спустя неделю, проходя мимо открытой двери спортивного зала, Джун увидела, что раздраженный муж стоит, прислонившись к стене.

– Что-то случилось, Люсьен?

– Мейбл заболела. Хотел репетировать новый номер, но без статистки ничего не получается. Досадно!

– Может, я сумею? – Она вошла в зал. – Что надо делать?

– Не поверишь, дорогая. Теперь девушка должна оказаться завернутой в ковер вместо клоуна.

– Что ж, отлично. Жаль только, что платье испортится. – Она быстро разделась.

– Ковер тебя поцарапает. Вот, накинь! – Он протянул ей свой черный шелковый халат.

– Боюсь, разойдется по швам – ведь я больше тебя.

Брошенное вскользь замечание заставило его ощутить себя карликом, и от этого репетиция приобрела особый смысл.

– Когда я раскрою ковер, сядь и пристально смотри на меня. Не отводи взгляда до тех пор, пока не закончу работу. Придется сделать два оборота, чтобы со стороны не было заметно, что внутри кто-то есть. Лучше сверни сама, как тебе удобно. Ложись как можно ближе к центру и натяни на себя один слой, а потом постарайся собственным весом завернуться во второй раз.