Книга Вторжение. Книга 1. Битва за рай - Джон Марсден

Я вернулась к своему спальнику, и Фай сонно спросила:

— Что это был за шум?

Похоже, только она одна и проснулась, хотя в это трудно было поверить.

— Самолёты, — ответила я.

— Мм... я так и подумала, — пробормотала Фай. — Наверное, возвращаются с парада в честь Дня поминовения.

Конечно, подумала я. Так оно и должно быть.

Я снова погрузилась в сон, беспокойный и наполненный тревожными видениями. Но мне всё ещё не приходило в голову, что есть нечто странное в том, как несколько десятков самолётов несутся в ночи на малой высоте, без огней. Я вообще не сразу сообразила, что сигнальных огней на них не было.

Утром, во время завтрака, Робин сказала:

— А кто-нибудь ещё слышал те самолёты ночью?

— Да, — ответила я. — Я как раз вставала. Мне нужно было в туалет.

— Они всё гудели и гудели, — заявила Робин. — Их как будто было несколько сотен.

— Их было шесть групп, — сказала я. — Шли очень близко друг к другу и уж очень низко. Но я думала, вы всё это проспали. Только Фай что-то сказала тогда на этот счёт.

Робин уставилась на меня:

— Шесть групп? Да их были десятки и десятки, они всю ночь летели! А Фай спала. Я думала, ты тоже спишь. Мы с Ли их считали, но все остальные храпели себе, и всё.

— Боже... — пробормотала я, начиная понимать. — Наверное, я видела другой отряд...

— Я ничего не слышал, — сообщил Кевин, срывая обёртку со второго батончика «Марса».

Он утверждал, что всегда съедает на завтрак две шоколадки «Марс», и пока что так и делал.

— Наверное, это начало Третьей мировой войны, — сказал Ли. — Наверное, в нашу страну кто-то вторгся, а мы и не знаем ничего.

— Да, — откликнулась Корри из спального мешка. — Мы же тут от всего отрезаны. В мире вокруг может произойти что угодно, а мы и не узнаем ничего.

— Ну, думаю, это и хорошо, — предположил Кевин.

— Представьте, что, пока мы ушли на несколько дней, началась ядерная война и ничего нигде не осталось, а мы теперь единственные выжившие, — заговорила Корри. — Кто-нибудь, бросьте мне батончик мюсли.

— Яблоко, клубника, абрикос? — спросил Кевин.

— Яблоко.

— Если бы началась ядерная война, мы бы не выжили, — сказала Фай. — Вся эта гадость уже сползла бы на нас. Как лёгкий дождь с небес. А мы бы и не заметили ничего.

— Помнишь ту книгу, что мы читали в прошлом году на уроках английского? — спросил Кевин. — Как-то она... на «Кс», что ли, начинается...

— На «3». «Захария».

— Точно, она! Хорошая вещь. Единственная приличная книга, что мы там читали.

— Нет, а если серьёзно, — сказала Робин, — как вы думаете, зачем летали эти самолёты?

— Возвращались с парада в День поминовения, — повторила Фай свою ночную версию. — Вы же знаете, там всегда что-нибудь такое бывает.

— Если бы кто-нибудь задумал вторжение, лучше дня не выбрать, — сказал Ли. — Все веселятся и празднуют. И армия, и военный флот, и воздушные силы устраивают парады в городах, всякие представления. А кто охраняет страну?

— А я бы это сделал на Рождество, — возразил Кевин. — В середине дня, когда все спят.

Наверное, это была самая обычная болтовня, но почему-то она заставила меня занервничать. Я встала и ушла к ручью, где обнаружила Гомера. Он сидел на выступе берега и плоским камешком перебирал гальку.

— Что это ты делаешь? — спросила я.

— Ищу золото.

— А ты что-нибудь об этом деле знаешь?

— Нет.

— Нашёл что-то?

— Ага, целую кучу. И складываю всё за деревьями, чтобы никто не увидел.

— Весьма эгоистично.

— Ну, я такой и есть. Ты же меня знаешь.

В одном Гомер был прав: я действительно хорошо его знала. Он мне как брат. Будучи соседями, мы выросли вместе. И хотя у него имелось множество дурных привычек, эгоистом он никогда не был.

— Эй, Эл! — заговорил Гомер, когда я уже несколько минут сидела рядом с ним и наблюдала за его раскопками.

— Да?

— Что ты думаешь о Фай?

Я чуть не свалилась в ручей. Когда вам задают такой вопрос, да ещё таким тоном, это может означать лишь одно. Но услышать подобное от Гомера! Он ведь восхищался только женщинами на картинках в журналах! А к настоящим девушкам относился как к пустому месту.

Да ещё и Фай, не кто-нибудь!

Но всё же мне хотелось ответить на его вопрос, не обидев его.

— Мне нравится Фай. Она иногда кажется... такой безупречной.

— Да, знаешь, ты, наверное, права...

Гомер явно смутился, сделав такое признание, и ещё несколько минут перебирал камни в поисках золота.

— Наверное, она думает, что я изрядное трепло? — произнёс он наконец.

— Я не знаю. Представления не имею, Гомер. Но не думаю, что ты ей противен. Вы вчера вечером болтали, как парочка старых попугаев.

— Ну да... — Гомер откашлялся. — Я как раз тогда в первый раз... я как-то понял... Ну, впервые по-настоящему её заметил. С тех пор, как был маленьким. Я всегда думал, что она просто самодовольная воображала. Но она не такая. Она действительно хорошая.

— Это я и сама могла бы тебе сказать.

— Да, но, понимаешь, она живёт в большом доме и разговаривает, как миссис Гамильтон, а я и мои родные... я хочу сказать, мы для таких людей, как она, просто греки-крестьяне...

— Фай не такая. Ты должен дать ей шанс.

— Не сомневайся, я ей дам шанс. Проблема в том, что я не знаю, даст ли она шанс мне.

Гомер задумчиво уставился на гальку и, вздохнув, поднялся на ноги. И вдруг его лицо изменилось. Гомер покраснел и принялся вертеть головой, как будто его башке стало неудобно на шее, которая столько лет скрепляла её с туловищем. Я огляделась, пытаясь понять, что его так взбудоражило.

Это оказалась Фай — она шла к ручью, чтобы почистить свои безупречные зубы. Невозможно было удержаться от улыбки. Я уже видела людей, которых внезапно поразила любовь, но никогда не думала, что такое может произойти с Гомером. А уж то, что его предметом стала Фай, и вовсе ошеломило меня. Я совершенно не представляла, что она могла об этом подумать и как отреагировать. Мне пришло в голову лишь одно: Фай, наверное, сочла бы всё это отличной шуткой, вежливо и быстро послала бы Гомера куда подальше, а потом вместе со мной от души посмеялась надо всем. Нет, она бы стала смеяться не от грубости — просто никто не мог слишком серьёзно отнестись к Гомеру. Он заставлял людей думать, что у него вообще нет чувств, и часто повторял: «У меня сердце из радия, ему нужно пять тысяч лет до полного распада. Что, я женоненавистник? И это всё, что вы можете придумать? Ну, есть варианты и поинтереснее».