Книга Кузница доблести - Морган Райс

«Возможно», – пожал плечами Мотли. – «Но где они сейчас?»

Эйдан кипел от гнева, он был в отчаянии. Ему казалось, что он находится в заточении вместе со своим отцом.

«Мы не можем просто сидеть здесь и ничего не делать», – воскликнул Эйдан. – «Если вы мне не поможете, я пойду один. Мне все равно, если я умру. Я не могу просто сидеть здесь, в то время как мой отец находится в темнице. И мои братья…», – произнес мальчик и начал плакать, охваченный чувствами, вспомнив о смерти двух своих братьев.

«Теперь у меня никого нет», – сказал он.

Затем Эйдан покачал головой. Он вспомнил о своей сестре Кире и что было сил помолился о том, чтобы она была в безопасности. В конце концов, она – все, что у него осталось.

Когда растерянный Эйдан заплакал, к нему подошел Снежок и положил голову ему на ногу. Он услышал тяжелые шаги на скрипучем деревянном полу и ощутил на своем плече большую мускулистую ладонь.

Подняв голову, Эйдан увидел, что Мотли смотрит на него со состраданием.

«Ты ошибаешься», – сказал Мотли. – «У тебя есть мы. Теперь мы – одна семья».

Он повернулся и указал на комнату. Окинув взглядом помещение, Эйдан увидел всех артистов, которые серьезно смотрели на него. Их были дюжины, они кивали в знак согласия с состраданием в глазах. Эйдан понял: пусть эти люди и не воины, но у них доброе сердце. Он вновь их зауважал.

«Спасибо», – сказал Эйдан. – «Но вы все – артисты, а мне нужны воины. Вы не можете помочь мне вернуть отца».

Вдруг глаза Мотли зажглись, словно у него возникла идея, и он широко улыбнулся.

«Как же ты ошибаешься, юный Эйдан», – ответил он.

Эйдан видел, что глаза Мотли засияли, и понял, что он что-то придумал.

«Воины обладают определенными навыками», – сказал Мотли. – «Но и артисты не лишены умений. Воины могут победить силой, но у артистов есть другие средства – даже более мощные».

«Я не понимаю», – сказал растерянный Эйдан. – «Ты не можешь вызволить моего отца при помощи своего актерского искусства».

Мотли громко рассмеялся.

«На самом деле», – ответил он. – «Я думаю, что могу».

Эйдан растерянно посмотрел на него.

«Что ты имеешь в виду?» – спросил он.

Мотли почесал подбородок, очевидно, составляя план.

«Сейчас воинам не разрешается свободно перемещаться по столице или отправляться в центр столицы. Но на артистов таких ограничений не наложили».

Эйдан был сбит с толку.

«С чего бы пандезианцам позволять артистам входить в сердце столицы?» – спросил он.

Мотли улыбнулся и покачал головой.

«Ты все еще не понимаешь, как устроен этот мир, мальчик», – ответил он. – «Воинам всегда разрешен вход только в ограниченные места и в ограниченное время. Но артисты могут отправляться куда и когда угодно. Все любят развлечения, и пандезианцы нуждаются в этом не меньше жителей Эскалона. В конце концов, солдат, испытывающий скуку – опасный солдат в любой части королевства, а порядок должен поддерживаться. Развлечение всегда было средством поддержания счастья в войсках и контролирования армии».

Мотли улыбнулся.

«Видишь ли, юный Эйдан», – сказал он. – «Не командиры обладают ключами к своим армиям, а мы – простые, старые артисты, чей класс ты так сильно презираешь. Мы поднимаемся над сражением, пересекаем линию фронта. Никого не волнует, какая на мне броня, их волнует только то, насколько хороши мои истории. А мои истории хороши, малыш, лучших ты и не слышал».

Мотли повернулся к артистам и объявил:

«Мы разыграем представление! Все мы!»

Все актеры в комнате вдруг радостно закричали, просветлев. Они поднялись на ноги, в их потухшие глаза вернулась надежда.

«Мы разыграем наше представление прямо в сердце столицы! Это будет лучшее развлечение, которое пандезианцы когда-либо видели! И что самое главное – это будет величайшее отвлечение. Когда придет время, когда город окажется в наших руках, плененный нашим прекрасным представлением, мы станем действовать. Мы найдем способ спасти твоего отца».

Мужчины одобрительно закричали, а у Эйдана впервые потеплело на сердце, он ощутил новый прилив оптимизма.

«Ты правда думаешь, что это сработает?» – спросил он.

Мотли улыбнулся.

«Случались и более безумные вещи, мальчик мой», – ответил он.

Глава восьмая

Дункан пытался абстрагироваться от боли, то засыпая, то просыпаясь, облокотившись о каменную стену. Кандалы врезались в его запястья и лодыжки, не давая ему уснуть. Больше всего на свете ему хотелось воды. В его горле пересохло настолько, что он не мог глотать, каждый вдох причинял боль. Он не мог вспомнить, сколько дней прошло с тех пор, когда он в последний раз делал глоток. Он был настолько ослабленным из-за голода, что едва мог пошевелиться. Дункан знал, что он умирает здесь, и что если палач вскоре не придет за ним, то его убьет голод.

Дункан то и дело терял сознание, что происходило с ним уже несколько дней, боль подавляла его, становясь частью его самого. В голове мелькали видения его юности, дней, которые он проводил в открытом поле, на тренировочном полигоне, на поле боя. Он вспомнил свои первые сражения, минувшие дни, когда Эскалон был свободен и процветал. Но эти воспоминания всегда прерывали лица двух его погибших сыновей, которые преследовали его. Его разрывала агония, и он качал головой, безуспешно пытаясь прогнать эти видения.

Дункан думал о своем последнем оставшемся сыне Эйдане, отчаянно надеясь на то, что он находится в безопасности в Волисе, что Пандезия до него еще не добралась. Затем его мысли обратились к Кире. Дункан вспомнил ее маленькой девочкой, то, как он гордился дочерью, воспитывая ее. Он думал о ее путешествии через Эскалон, спрашивая себя, добралась ли она до Ура, встретилась ли она со своим дядей, в безопасности ли она сейчас. Кира была часть него самого, единственная его часть, которая теперь имела значение. Ее безопасность значила для Дункана больше его собственной жизни. Он не знал, увидит ли ее когда-нибудь снова. Он жаждал увидеть дочь, но вместе с тем хотел, чтобы она оставалась подальше отсюда, в безопасности от всего этого.

Дверь камеры распахнулась, и, подняв голову, пораженный Дункан всмотрелся в темноту. Сапоги шагали в темноте и, прислушавшись к походке, он понял, что это не Энис. В темноте его слух стал острее.

Когда солдат приблизился, Дункан понял, что он пришел для того, чтобы мучить или убить его. Он был готов. Они могут делать с ним что угодно – внутри он все равно уже мертв.

Дункан поднял отяжелевшие веки и, открыв глаза с остатками достоинства, которые сумел собрать, увидел того, кто приближался. Он был потрясен, увидев лицо человека, которого он презирал больше всего на свете – лицо Банта из Бариса. Предатель. Человек, убивший двух его сыновей.